Любовь Шпиллер: «Он всегда давал возможность солисту дышать вместе с оркестром»

Солисты

Конечно, они все ездили к Шпиллеру: Руденко, Луганский, Мацуев, Керер, Третьяков и многие другие. Он очень уважительно относился к солистам, и всегда оркестр заранее готовил. Маэстро всегда давал возможность солисту дышать вместе с оркестром. Он не подавлял волю солиста-исполнителя, не диктовал своё [видение], как иногда это случается с другими дирижерами и оркестрами. Он всегда очень чутко прислушивался к тому, что хочет выразить солист, потому они были уверены, что за ним, как за каменной стеной стоишь.

Музыка

Предельное знание любого музыкального текста, предельно точная фразировка нюансов. Всегда очень много работали над каждой фразой. Во времена Шопена, например, даже похороны проходили по-другому — гроб везли на лошадке, значит, траурный марш не могли играть в том же темпе, с той же скоростью, как летит реактивный самолёт. Лошадка-то намного медленнее идёт. Музыкальные темпы определялись не просто «как хочу, так и ворочу», а в стилистике того времени, когда они написаны Есть вещи, которые надо играть быстро и громко, поэтому дирижёр и учится много лет владеть материалом, понимать стилистику, в которой писали Прокофьев, Гайдн, Чайковский. У каждого был свой язык, темп речи. Музыка — это их речь и голос. Так зачем же мы будем сейчас всех нивелировать. Тот же Бах, общаясь со звездами, Богом и мирозданием, вряд ли осмыслял человеческую природу со скоростью звука. Чувство меры должно присутствовать, может, в чём-то и нужно пойти на встречу слушателю, сидящему в зале, чтобы ему было легче воспринимать, а может, и не стоит этого делать.



Нас поразила какая-то нота, какая-то музыкальная фраза, и мы иногда даже весь концерт не можем осознать это, но задумались и пытаемся что-то осмыслить. Мы вдруг остановились и пытаемся оглянуться, а вот здесь-то вокруг нас есть эта эмоция или нет?

У Петра Чайковского в партитурах есть такие обозначения: шесть пиано. Представляете, градация тихого звука до какого-то шёпота может дойти, и Иван Всеволодович мог эти пиано осуществить. Не каждый дирижёр может эту градацию соблюсти и оркестр не каждый её может сыграть. Что касается форте, то у Чайковского максимум — четыре. Он считал, что больше чем четыре форте — это уже за гранью.



Маэстро Шпиллер очень любил студенческую аудиторию, молодёжную. Он считал, что оркестр может и должен воспитывать в душах какое-то другое отношение к жизни, зацепить какой-то положительной эмоцией, фразой. Так много вокруг шума, грохота, сумасшедших эмоций. Остановиться и осознать себя в это мире — очень сложно. И молодой человек — он не должен просто бежать за кем-нибудь. При советской власти мы бежали за комсомолом, теперь за интернетом. Важно остановиться и осознать! Иван Всеволодович хотел вложить в этих ребят добрые чувства, потому он и сделал студенческие пятничные абонементы. Ребята ждали этих пятниц, как чего-то очень светлого. Жизнь тогда была совсем трудной, сейчас — намного легче, разнообразнее, свободнее во многом. И по прошествии времени люди вспоминают об этих концертах, как об очень светлом моменте их жизни. Тогда эти концерты были окном в мир искусства. И это окно помнится всю жизнь.

Оркестр

Если диктата нет, то нет и движения. Для того, чтобы за тобой пошли, от тебя должен идти какой-то посыл, идея, дирижёр должен проявить волю, чтобы музыканты за тобой пошли. Маэстро говорил, что в музыке всегда есть тайна. Если люди чувствуют, что ты этой тайной владеешь, они хотят или не хотят, но за тобой пойдут. Другое дело, как воля дирижёра может быть выражена. Можно орать, а можно так посмотреть…! Когда уже доходило до большого градуса кипения, когда не случалось какого-то понимания, Иван Всеволодович вдруг останавливался и переходил на французский, он владел им в совершенстве, и начинал говорить очень тихо. Вот это было самое страшное!

У Александра Васильевича Гаука, у которого учился Иван Всеволодович, занимались такие люди, как Мравинский, Грикуров, Светланов, многие другие замечательные дирижёры ХХ столетия. Они по-другому относились к работе и учили их по-другому. Тот же Гаук — был человеком феноменальных знаний в области архитектуры, живописи, он прекрасно знал литературу, театр, всем интересовался, на каждый предмет имел свой взгляд. Поэтому он и ученикам своим какие-то вещи, в виде воспоминаний, рассказов, передавал. Сейчас может быть уровень тех, кто учит, немного другой, менее рафинированный.

На репетициях истории рассказывают только плохие дирижёры — им нечего показать и нечего предложить оркестру, и они начинают всякие истории рассказывать. У нормального дирижёра идет работа: «в цифре пять ми сыграли не так, фраза должна звучать вот так», «флейты передайте, пожалуйста, эту фразу гобоям, чтобы не было рваности звучания» и так далее. Он не рассказывает, как играют в Америке или Италии, или анекдотов. Тогда он ничего не успеет. А истории рассказывают дирижёры, у которых мало идей, я так думаю. Остановил оркестр и ещё раз запускает, а они играют одну и ту же фразу с одними и теми же ошибками. И не знает, как исправить.

Концерты

Перед концертом обычно идет генеральная репетиция с утра — укороченная, чтобы пройтись по материалу. Потом надо было прийти домой и немного, если никто не отвлекает другими вопросами, полежать, пообедать в одиночестве. Перед концертом я знала, что минут за десять надо выйти из кабинета, чтобы никто не заходил, чтобы он остался один. Что уж он там делал, может перед зеркалом стоял, я не знаю, но я знала, что он нуждается в том, чтобы его оставили наедине с собой. После концерта, желательно, снять с себя всё мокрое, потому что от макушки до пяток [взмок]. А к тебе сразу начинает в кабинет народ заходить, так вот приходится быть не собакой, но охранником. Главное, чтобы переоделся, чтобы нигде не дуло. Они же распаренные, где-то что-то дунуло и все. Бронхит, воспаление лёгких — постоянно сопутствующие дирижёрские болезни. А после, когда домой приходим, иногда уже от усталости прямо за столом засыпает, а иногда полежит. Всё же звучит ещё, до утра звучит! Надо с ним поговорить, рассказать, как концерт шёл, кто был… Большой оркестр, большая симфония, два отделения. Это колоссальная нагрузка. И физически очень сложно, и эмоционально. Перед концертом никаких лишних телефонных звонков, дети знали — у папы концерт, и нельзя лезть ни с какими вопросами.

Дом

У нас был любимый фильм «Не горюй» Георгия Данелии... Утром любил, встав с постели, играть прелюдии и фуги Баха. Любил слушать Фрэнка Синатру. Считал, что он очень музыкальный человек. Необязательно только классика и только симфоническая музыка. Музыки много звучало каждый день.

Фото: maestro-shpiller.ru