05 ноября 2019
«В России люди привычны к толстым книгам»: историк Юрий Слёзкин о том, как писать одно произведение 20 лет и не сдаться
Одним из ярких событий XIII Красноярской ярмарки книжной культуры стала презентация монументального труда историка Юрия Слёзкина о судьбах жителей московского Дома на набережной. О том, чем обернулось создание социалистического рая в отдельно взятом доме, что общего между большевиками и кришнаитами и почему каждому важно изучать историю, поговорили с автором в кулуарах ярмарки.
Юрий Слёзкин — историк-славист, специалист по советской истории, профессор исторического факультета Калифорнийского университета в Беркли, член Американской академии наук и искусств и автор переведенных на русский язык книг «Арктические зеркала» и «Эра Меркурия». Его последняя книга — «Дом правительства. Сага о русской революции» (М.: АСТ, CORPUS, 2019) — основываясь на мемуарах, архивных материалах, дневниках и интервью, подробно рассказывает о первом советском кондоминиуме, в котором получили квартиры старые большевики, преданные партии с начала 1900-х, номенклатурные работники, некоторые писатели, известные журналисты и ряд значимых для власти и общества граждан. Вошла в число лучших книг года The New York Times, The Guardian, The Economist, The Spectator, Le Monde, литературного приложения Times и London Review of Book.
Начнем с одного интересного факта вашей биографии. Лев Слёзкин, ваш отец — историк-американист практически всю жизнь проживший в СССР, затем в России, а вы — историк-славист, специалист по советской истории, долгое время живущий в США. Как получилось, что столь причудливо переплелись ваши интересы и места проживания?
Отец занимался сначала Латинской Америкой, потом ранней американской историей, и при этом не мог туда ездить. За одним исключением: был на Кубе. Дважды. Когда писал историю этой страны. В Советском Союзе отцу было легче заниматься чем-то далеким от родины — не то, чтобы ему это было неинтересно, а просто было гораздо больше ограничений и табу в отношении советского прошлого, чем в отношении пуритан в штате Массачусетс. Мои интересы были не очень далеки от его, просто я мог этим заниматься — сначала потому что был вдали от СССР, а затем потому что Союза не стало. Получается, действительно, смешная зеркальная симметрия: американист живет в Советском Союзе и не ездит в Америку, а я русист, проживая в Америке, первые несколько лет не мог ездить в Советский Союз.
Ваша последняя книга — «Дом правительства» — вышла весной этого года. Для тех, кто еще не успел ее прочесть — о чем она?
Думаю многие знают о существовании такого дома, или, может быть, читали повесть Юрия Трифонова «Дом на набережной». Огромный дом на набережной стоит по сей день в Москве, через реку от Храма Христа Спасителя, с видом на Кремль. Моя книга — история этого элитного дома и его жителей, того, как он строился, почему его построили, как он выглядел, из чего состоял и кто в нем жил. Книга начинается, так сказать, на болоте — так называется место, где этот дом построили. В то же время это метафора болота человеческой жизни, полной неурядиц и страданий. Революционный проект — попытка осушить болото, построить совсем новую жизнь, социалистический рай. Книга о том, как эти люди выросли на болоте — откуда бы они ни пришли. Как и почему они вступили в партию, что для них значило в ней состоять, и, наконец, как они делали революцию, воевали в Гражданской войне, плакали от разочарования во время НЭПа и въехали в этот дом, уже будучи членами советского правительства, высших его эшелонов. И как, наконец, погибли от рук партии, которую сами создали.
Весь этот раскол между обустроенной комфортной и буржуазной жизнью — и нищей, не обустроенной жизнью в преимущественно крестьянской стране... Почему это не критиковалось внутри партии?
Идея заключалась в том, что со временем все будут жить хорошо, трудности временны и пока это первый дом такого рода. Поначалу власти думали, что таких домов будет очень много, появится второй, третий и так далее. Строились планы реконструкции Москвы, а в конечном счете Советского Союза и всего мира. И эти люди работали не покладая рук, мало спали… Во имя будущего. Были, конечно, и циники, но их было немного — большинство верило, что это дело времени. Что они осушат все болота и уничтожат всякую несправедливость.
Похоже на социальный эксперимент... Ощущали ли жильцы дома наблюдение за собой и соответствующую срежиссированность своей жизни?
Некоторые подозревали своих домработниц, но мы не можем определить, правда это или нет. Большинство домработниц были верными слугами, членами семей, воспитательницами детей. Все члены партии состояли на учете по месту работы, и за ними, конечно, вели наблюдение партийные органы. Они сами все время наблюдали друг за другом и за собой. Поскольку в большинстве своем это были правоверные большевики, они честно писали в дневниках о своих сомнениях, о попытках преодолеть эти сомнения, о выработке в себе правильного образа мысли, воспитании воли… Но так, чтобы в Доме подслушивали, следили — насколько я знаю, этого не было, как и специальных служб по наблюдению.
Я переходил из квартиры в квартиру, потом из дома в дом, пока не оказался в самом большом доме Советского Союза.
Как появилась идея написать именно такую книгу?
Четверть века тому назад я написал статью под названием «Советский Союз как коммунальная квартира», в которой коммунальная квартира была метафорой того, как было организовано многонациональное советское государство. И я решил, что было бы интересно написать историю реальной коммунальной квартиры. Вроде той, в которой я вырос, тех, в которых жили мои бабушки и большинство моих знакомых, друзей. Но трудно было найти квартиру с достаточным количеством документов, фотографий. Я переходил из квартиры в квартиру, потом из дома в дом, пока не оказался в самом большом доме Советского Союза. Не было сомнения, что об этих людях я найду много материала. Так и оказалось — другое дело, что на это ушло двадцать лет.
Почти тысяча страниц, «Властелин колец» ненамного меньше. Нужно себя перебороть в первую очередь, найти и собрать все нужные документы, перечитать это все, отмести лишнее. Как вам удалось столько лет идти вперед и не сдаться?
Конечно, часто было тяжело. Долгие тоскливые дни в архивах… И так год за годом. В какие-то моменты не вполне понимаешь, на что будет похож конечный результат. Лишь постепенно складывается какая-то более или менее стройная картина. Однако раз уж взялся — главным было желание закончить.
Таких успешных пророков, как основоположники христианства, ислама, буддизма, чрезвычайно мало. Большинство проповедуют и исчезают.
Как вам кажется, есть ли в современном мире, в какой-либо стране вероятность прихода к власти сообщества, подобного большевикам? Или ХХ век нас многому научил?
Такого рода секты возникают все время и повсюду. Обычно это связано с моментом сомнения, разочарования, экономического кризиса. Вспомните девяностые годы — во время краха советской власти, экономики, образа жизни, сколько было всяких пророков, сект, миссионеров. Пели гимны «Харе Кришна», появились профессиональные астрологи — людей вели за собой то туда, то сюда. Кашпировский собирал стадионы, Чумак воду заряжал… Вот в такие моменты появляются пророки. Бывает, что за ними идут — так можно описать эпоху Иисуса из Назарета, раннего ислама, 1960-е годы в Америке. Но таких успешных пророков, как основоположники христианства, ислама, буддизма, чрезвычайно мало. Большинство проповедуют и исчезают. Если говорить о XXI веке — то что такое так называемое «Исламское государство» (террористическая организация, запрещена на территории РФ, — прим. ред.)? Миленаристская апокалиптическая (то есть ожидающая скорого конца света и прихода нового мира, — прим. ред.) секта, создавшая свое государство. Их судьба похожа на судьбу большинства таких сект.
Большевики? Какова вероятность того, что такого рода маленькая секта истинно верующих, живущих ожиданием конца мира, как мы его знаем, пришла к власти, так сказать, в Вавилоне, в империи, против которой восстала? В этом смысле большевики уникальны.
Исчез ли в России с приходом большевизма так называемый русский мир?
Смотря что считать русским миром. Большевизм был движением интернациональным, при этом он пользовался особенной популярностью на окраинах Российской империи, в частности, в черте еврейской оседлости, в Прибалтике, на Кавказе. Российская империя начала распадаться по краям, вдоль границ.
Широко известен высокий интерес западного ученого сообщества к нашему советскому прошлому. А как «Дом правительства» оценил западный читатель? Как там вообще относятся ко всему советскому?
Мне трудно судить об этом, все-таки люди на Западе очень разные . Я в основном знаю отклики по рецензиям, а пишут их, как правило, профессионалы: журналисты, историки. Однако книгу же кто-то покупает — тысячи проданных экземпляров, переводы на многие языки — то есть люди читают, и не только на Западе, вот на китайский сейчас перевели. Меня иногда ругают слева — говорят, что сравнения большевиков с сектой неправомерны, несправедливы по отношению к борцам за народное дело. Ругают и справа — дескать, с излишней симпатией отношусь к своим героям-большевикам, вместо того, чтобы их осудить как преступников. Впрочем, такой взгляд гораздо больше распространен в России, чем на Западе. Но, думаю, весь спектр присутствует и там, просто очевидно, что в России такие сюжеты людям интереснее. Потому что это свое.
Я понял очень быстро — она получается русской, и я неправильно делаю, что пишу ее на английском.
В «Доме правительства» перед предисловием написано: «Это исторический труд. Написан он был задом наперед: сначала по-английски, а потом по-русски». Почему не наоборот?
Я начал писать ее по-английски потому что преподаю в американском университете, вся профессиональная жизнь прошла в Америке, коллеги мои — в основном, американцы. Там я учился в аспирантуре, получил работу. Поэтому я как-то специально не думал об этом, предыдущие книги писал на английском, обращаясь в основном к англоязычной аудитории. Но с этой книгой было по-другому. Я понял очень быстро — она получается русской, и я неправильно делаю, что пишу ее на английском. Но деваться было некуда, дописал, как начал. При этом все источники, все цитаты — а их очень много в книге — сохранял в специальных папках на компьютере для русской версии. То есть, все время знал, что русская версия обязательно будет. Такую объемную книгу читать нелегко, но в России люди более привычны к толстым книгам, с большим терпением и пониманием к ним относятся.
Главная тема КРЯКК в этом году — самоидентификация и локальные истории. А что для вас локальная история?
В англоязычном профессиональном сообществе этот термин очень редко используется. Локальная история — это то, чем занимаются энтузиасты-краеведы. В разных регионах Великобритании, например — часто пенсионеры, учителя занимаются историей своего края. В Америке этого очень мало, в профессиональном контексте слова этого не услышишь. Тем более интересно это наблюдать здесь, где было и до сих пор есть такое важное явление, как краеведение — со своими музеями, институтами, традициями, идеологией. Сейчас вводится термин «локальная история», но это надо у кого-нибудь другого спросить — кто им пользуется? Как я понял из разговоров здесь, имеется в виду история региона в его связи с историей страны, мира.
Я могу сам не замечать, в какой степени подвержен влиянию страны, в которой прожил большую часть жизни.
Вы писатель, который живет в США не с рождения. С каким укладом жизни, с какой страной вы себя больше идентифицируете?
Действительно, большую часть жизни прожил в Америке — сейчас, правда, я в процессе переезда в Англию, по крайней мере, на какое-то время — но все же считаю себя русским человеком. Который живет в Америке. То есть жил. Посмотрим, где я буду жить дальше (смеется). Уехал я в 26 лет, но до сих пор остаюсь человеком здешним по воспитанию, по культуре, по образу мыслей, привычкам, традициям. Другое дело, что я могу сам не замечать, в какой степени подвержен влиянию страны, в которой прожил большую часть жизни. Когда переписывал книгу по-русски, редактор подчеркивала места, где я, не замечая того, сбивался на англицизмы… В общем, могу быть не объективен в своих самооценках.
Молодые люди могут просто не знать, что они погружены в историю, привязаны к прошлому, что жизнь их родителей — это тоже история.
Нужна ли молодежи история? Как человеку, как говорится, не погруженному в тему, читать исторические книги?
История нужна всем. Так называемая профессиональная история — невероятно малая часть того, что можно назвать историей. У вас своя история, у меня своя. Так или иначе, все разговоры о прошлом — это история. И у молодых, и у старых есть свое прошлое. Вчера здесь на ярмарке директор одного из екатеринбургских музеев рассказывал о проектах, которыми они занимаются — история моей семьи, моей бабушки, моего подъезда, моего дома, моего города и так далее. Молодые люди могут просто не знать, что они погружены в историю, привязаны к прошлому, что жизнь их родителей — это тоже история. Другое дело, как много они об этом думают, подвергают ли это рефлексии. В в том, что они живут в истории и с историей — нет сомнений.
Кого вы считаете своим читателем?
Я не могу написать портрет. Книгу перевели на много языков, да и предыдущие мои книги читают самые разные люди в разных странах. Каждый по-своему, каждый вкладывает в свой контекст. Но мне особенно важно, как ее читают в России. Это все-таки написанная на родном языке история про то, что произошло с поколением моих бабушек и дедушек, ваших прабабушек и прадедушек. Когда подходят ко мне, просят, чтобы я подписал книгу — видно, что это очень разные люди. Главное, чтобы читали.
Что бы вы пожелали отечественному читателю, который впервые откроет для себя вашу книгу?
Чтобы он дочитал ее до конца. Чтобы открыл и не сдавался. Если что-то покажется излишним или ненужным, пусть потерпит. Потому что, как говорил Юрий Трифонов, все между собой взаимосвязано.
Организатор XIII Красноярской ярмарки книжной культуры — Фонд Михаила Прохорова.
Фото: Руслан Максимов/Культура24