Питер Донохоу: «Быть оригинальным сложно с середины XX века»
Британский пианист Питер Донохоу о русской эмоциональности, о шпионах и неизвестной музыке Чайковского и Рахманинова.
— Такая музыка вне моего круга интересов. Само собой, я знаю, кто такой Ханс Циммер, потому что я знаю некоторые фильмы, для которых он писал музыку. И я очень уважаю его работу, потому что написал музыку он очень хорошую, очень драматичную, очень подходящую к фильмам. Стоит отметить, что в его работах прослеживается влияние крупных классических композиторов, в частности Вагнера, Шостаковича. Мне это заметно сразу. При этом и Вагнер, и Шостакович писали очень драматичную музыку, и это весьма подходящий материал для кинематографа. Про Билли Айлиш я не знаю ничего, совершенно. И извиняюсь перед ней за это. Я классический пианист.
— Насколько в Англии с интересом относятся к современным композиторам, насколько поддерживают современных композиторов и насколько часто берут их на различные фестивали?
— Да, у нас такое есть. Но у современного композитора, а я не композитор, так что это взгляд со стороны, есть сложности со вторым выступлением. Выйти, найти первое выступление — это достаточно просто. Но вот со вторым [выступлением] уже проблемы, а это очень важно для того, чтобы музыка не пропала. Получается такая целая череда премьер, и есть тенденция, что после [первого исполнения] новая музыка исчезает. Это справедливо не только для композиторов, но и для исполнителей. Целые цепочки победителей различных конкурсов, блестящие старты музыкальной карьеры, а через пять лет этой карьере приходит конец. Конечно, есть исключения, но стать таковым не так-то просто.
— Почему так происходит? Почему они становятся невостребованными? Публика возвращается к классике, не понимая современной британской музыки?
— Просто существует такая тенденция, это не сто процентов. Бывает, что музыкант или композитор настолько выдающийся, что людям хочется [услышать] новых выступлений. Просто для этого сложно найти финансирование. С этого не выйдет получить доход, из этого не сделать бизнес, это применимо к искусству в целом. Молодым композиторам у нас есть, где показать себя. Но только для первого раза. В этом сложность. Другая причина — они просто не очень хорошие композиторы. Не могут все композиторы быть великими. И, мне кажется, писать современную музыку становится всё сложнее и сложнее. Очень сложно быть оригинальным. Быть оригинальным сложно с середины XX века, откровенно говоря.
— В некоторых своих интервью Вы говорили, что Вам нравится выступать сольно, но больше всего любите выступать в каком-то коллективе. Расскажите про коллектив, с которым Вы приехали в Красноярск. Он камерный, это не работа с оркестром.
— Я, как и прежде, стремлюсь исполнять любую музыку. Я люблю выступать с оркестром в роли солиста, на заре своей карьеры я играл в составе оркестра, что, конечно, не совсем то. Мне это нравилось, когда я был молодым. Я люблю играть с камерными ансамблями, это то, чем я всегда хотел заниматься. В современном мире очень сложно избавиться от стереотипного восприятия. И меня везде стереотипно рекламируют и представляют как солиста. И ладно, я солист. Но люди не ожидают, что я могу играть камерную музыку. Поэтому мне приходится прикладывать свои собственные усилия для этого, иначе мне просто не предлагают играть камерную музыку, ведь я же солист.
И играть с этим струнным квартетом… Я бы не сказал, что это лучший струнный квартет в Британии, но определённо один из. У нас очень сильная традиция струнных квартетов в Великобритании, очень высокий уровень. Они просто сказочно хороши, широко известны и уважаемы в Великобритании. И, я надеюсь, они станут такими и в России. Для них это дебют в России. В определённом смысле, как мне кажется, я им помогаю. При этом произведение Танеева, которое мы будем исполнять, просто удивительная находка, и для русских, мне кажется, тоже. Танеев — русский композитор, но, по-моему, в России он малоизвестен. Это очень хорошая композиция, просто превосходная. И я очень рад, что обнаружил его, и квартету он тоже понравился.
Игра в составе оркестра оказала на меня влияние и сыграла роль в становлении как музыканта, но я не занимался этим с 70-х.
Как собиралась программа, которую вы собираетесь исполнять в Красноярске? С одной стороны, это великий классик Рахманинов. Его имя в программе ни у кого не вызывает вопросов. При этом есть современный композитор Джонатан Дав.
— [Если говорит о Рахманинове, то ] Я тут не при чём. Это так решил квартет. Рахманинов — очень важный композитор, он написал много музыки. Так же и Чайковский, он написал много музыки, но их популярность зиждется на небольшом количестве произведений. Такое происходит с популярными композиторами: по какой-то причине любят лишь небольшое количество композиций. Если в контрасте взглянуть на Брамса, не такого популярного композитора, он популярный, конечно, но не факт, что соберёт большую аудиторию, все его композиции хорошо известны, все до единой. Пятая симфония и «1812» (Торжественная увертюра «1812 год», соч. 49 — оркестровое произведение Петра Ильича Чайковского в память о победе России в Отечественной войне 1812 года – ред.прим.) Чайковского, или второй концерт для фортепиано Рахманинова, ничто из произведений Брамса не сравниться с ними по популярности, но все они в целом известны.
Я несколько недель назад выпустил диск музыки Чайковского, и ничто на нём не обладает широкой известностью. И, надо полагать, в России тоже. По крайней мере так обстоят дела в Великобритании и в остальном мире. Например, вторая соната для фортепиано, колоссальная работа Чайковского, но её нигде не играют. И всё, что я сказал про Чайковского, справедливо и для Рахманинова. Он написал огромное количество музыки, и часть её неизвестна. Так это произведение Рахманинова для меня новое. Это очень необычно слышать произведение Рахманинова, в котором нет фортепиано, а он был отменным пианистом. Он писал оперы, писал симфонии, множество других оркестровых произведений, но ничто не сравнится по известности с его концертами для фортепиано, вторым и третьим в частности.
Произведения на [выпущенном] диске — Соната №2, «Думка», достаточно известное в России по сравнению с другими произведениями, «Шесть пьес на одну тему», «Страстное признание» — совершенно неизвестные произведения одного из самых известных композиторов в истории. Крайне любопытно. С Рахманиновым та же история. Вот это произведение я никогда раньше не слышал. Ну слышал, три дня назад и вчера, но это было впервые, я даже не знал, что он написал квартет. Превосходный композитор. И такая популярность, как у Рахманинова, играет против композитора, когда исследователи и интеллектуалы теряют к нему интерес из-за широкой популярности. Думаю, проблема в этом. Как будто бы он через чур популярен.
Джонатан Дав — композитор Лондонского симфонического оркестра. И он весьма успешен. Он один из тех, кому удалось добиться многих выступлений, ввиду того, что он хороший композитор, очень хороший композитор. Откровенно говоря, я не очень хорошо знаком с его музыкой, но то, что я знаю — просто превосходно. Это результат культурного обмена между Россией и Великобританией, продвижение малоизвестной британской музыки в России и малоизвестной русской музыки в Великобритании, не то чтобы в этом была нужда — российская музыка известна и так. Ну, некоторым произведением продвижение не помешало бы.
— Вы начинали карьеру на конкурсе Чайковского, сидели в жюри конкурса. Изменилась ли география пианистических школ. Мы знаем, на каком уровне была российская пианистическая школа, потом был взрыв азиатской школы в 2000-х годах. Сегодня как изменилась ли география пианистических школ?
— Это очень большой вопрос. Нужно взглянуть на причины. Такой высокий уровень в России был в советское время. Может и ранее, в XIX веке, когда музыканты из Санкт-Петербурга ездили в Европу. Более того, с точки зрения музыки Россия была Европой. Джон Филд, композитор из Ирландии, оказал большое влияние на Шопена. И он учился в Санкт-Петербурге. Мне кажется, там же учился и Лист. Уверен, что там же учился Мендельсон. Большое количество музыкантов и композиторов приезжали в Россию. Григ, в том числе, Будто бы Россия, по крайней мере западная, была частью Европы. И в определённом смысле это так и по сей день. В советское время любое достижение на благо страны было очень важным, от человека ожидалось, что он будет выкладывать на пределах возможностей в том, в чём он хорош, будь то спортсмен, врач, астронавт, фигурист, кто угодно. И это было справедливо и для игры на фортепиано. Это не единственный фактор, но один из важных. Люди знали, что от них ожидают большего стремления, чем где бы то ни было. Российский, советский уровень был очень высок. И в этом есть и талант. Моё впечатление таково, и я надеюсь, что я прав, что русские люди очень эмоционально открыты.
— Спасибо.
— Да, это комплимент. Ничего не подавляется, на сцене люди ведут себя естественно. В этом есть схожесть с Италией. Эта страна воспринимается как место, где люди легко выражают свои эмоции. И это полная противоположность Великобритании. У нас принято чувства скрывать, что иногда оказывается полезным. Но для выступления на сцене — это препятствие. И английским музыкантам приходится это преодолевать. Поэтому, как мне кажется, и существует близость между англичанами и русскими — мы пытаемся делать работу друг друга. Русских в эмоциональном плане порой стоит укротить, а англичан наоборот — раскрепостить. И мы встречаемся на полпути, и это хорошо.
И вот эта комбинация советской дисциплины и эмоциональной открытости породила, наверное, одних из величайших музыкантов в истории. Не знаю по числам, с этим нужно аккуратно. Много или мало, но те, которые были, они великолепны. И сейчас это же справедливо по отношению к Китаю. Их много, очень большое количество играющих на фортепиано, но среди них не так много таких, которые играют как Рихтер, Гилельс или Ашкенази, не так много тех, которые возвышаются над остальными. Китайских пианистов миллионы, это не преувеличение. А слышал я, наверное, о пяти.
Говоря «Азия» имеется ввиду Китай. Но до Китая была Япония, в 70-х, 80-х. Очень высокий уровень. Мы вот как раз разговаривали об этом в автобусе. И у китайцев есть проблема: музыка, которую они играет, почти никогда не принадлежит руке китайского композитора. Это почти всегда Европа, Россия, что угодно. Это очень важный момент в сочинительстве музыки. Если ты из какой-то страны, то ты умеешь говорить на языке композитора. Это, очевидно, очень важно для пения, но это применимо и к инструментальной музыке. У вас с композитором общий язык, а язык — это то, что диктует форму музыки, и это справедливо для французов, немцев, всех. Для международного исполнителя, кем я всегда стремлюсь быть, чтобы понимать всю эту музыку — с одной стороны, потому что в Великобритании не так много фортепианной музыки, с другой — потому что я просто её люблю — мне хотелось понимать культуру страны, откуда эта музыка родом. И мне кажется, что меня естественным образом тянет к русскому языку, хоть я и не могу на нём говорить. Но мне кажется, что я его чувствую, и чувствую его в музыке. Если же ты из Китая, то я даже не знаю, что тут и делать. Разве что у человека есть столь сильное увлечение западными языками, что культурные различия стираются.
Китайские пианисты замечательные, бесспорно. Я уважаю Ланг Ланга, больше, чем другие пианисты, между прочим. Потому что он непопулярен среди пианистов, ему завидуют. Я очень его уважаю потому, что я вообще не слышу в нём китайца. Когда он играет Шумана, я слышу в нём немца. Что бы он не играл, складывается впечатление, что он понимает, что он переходит эту грань различий. И когда он повзрослеет, а сейчас он всё ещё очень энергичный молодой человек, он вполне может стать великим музыкантом. Он не ограничен тем, что он китаец, он международный музыкант. Именно такими были Гилельс и Рихтер. Не просто русскими, а куда больше, чем русскими. И я стремлюсь к этому же. Получится у меня или нет — не знаю, но я стараюсь.
— А если бы они играли свою собственную музыку, они были бы успешнее?
— Если бы их музыка была востребована в мире — естественно. Но она не востребована. Это совершенно другой мир. Позвольте я немного расскажу про язык. Мы разговаривали с Ником, он хорошо говорит по-русски. И мы разговаривали об ударении: как перемещение ударения в слове в русском языке меняет значение. А если его поставить неправильно, то просто звучит глупо. И это справедливо для всех европейских языков. Ударение и безударные позиции очень важны в английском, французском, итальянском, там, откуда родом композиторы. И, это важно, китайский язык не держится на ударениях. И это препятствие для китайских пианистов. Но Ланг Ланг смог его преодолеть. И некоторые другие.
Что объединяет Советскую и Китайскую школы — это техничность, феноменальная техничность. Нам, британцам, приходится добиваться этого самим, потому что на нас не оказывается политическое давление. Если вы хотите стать хорошим пианистом, хорошим кем угодно — коммерсантом, спортсменом, кем угодно — придётся делать это самому. И некоторым удаётся.
— Я читала Ваши дневники, написанные во время конкурса Чайковского. Они, конечно, очень литературные. Вы очень интересно описывали холодность и отстранённость России, КГБ, которое к Вам якобы приставили и прочее. Насколько сильно Россия открылась для вас сейчас?
Про КГБ, это, конечно, шутка. Это то, чего ожидают от России по приезду. У меня такого не было. Со мной всюду ходил переводчик, но проблем никаких с этим не было. Нужно помнить, что в советское время, а особенно в 80-е, в мире было очень сильное напряжение. И конечно, участники конкурса приезжали напичканные пропагандой. 32 американца и всего шесть советских участников. Не знаю, о чём они думали, отправляя шестерых участников. И вот эти американцы, со всей этой пропагандой в головах в духе Джеймса Бонда. И они сами себе всё преувеличивали. Но я ничего такого не видел. Никто за мной не следил. Наверняка что-то всё-таки было, это ведь были советские времена, там постоянно что-то происходило. Но на себе я это не испытал. Сейчас за мной точно никто не следует. А если и следуют, то у них здорово выходит. Мне всегда это казалось нелепым, и это не изменилось. Что я могу такого полезного сказать по телефону? Зачем кому-то следить за мной? Я простой музыкант. Я не понимал, почему люди думали, что за ними будет слежка. Если бы я был бизнесменом или политиком — другое дело, но я ни тот, ни другой. По крайней мере русские так не думали. Я не был шпионом. Мне нравится сама идея быть шпионом, но я им не был. А если бы и был, то вам бы об этом не рассказал.
Я бы хотел кое-что сказать о севере России. Я его не понимаю, потому что я не погружён во все мелочи происходящего, но мне кажется, что во время каждого моего приезда он меняется. Части России разные сами по себе. Москва слишком большая, слишком загруженная, находиться там — кошмар. Слишком много людей, как в Лондоне. А в 1980 году Москва была другой, несколько даже пустой. Конечно, были люди и машины, но, если сравнить с сегодняшней ситуацией — это просто невероятно. И я бы хотел сказать людям в других частях страны: «Не езжайте в Москву! Развивайте свои регионы, не только столицу».
Фото: Александр Паниотов/ Культура24
Концерт маэстро прошел в рамках программы Года музыки Великобритании и России.