23 октября 2020

Иван Великанов: «Если дирижёр сам не музицирует, он теряет связь с настоящим звуком»

В этом творческом сезоне в оркестре Красноярского театра оперы и балета имени Д.А. Хворостовского появился новый дирижёр — выпускник Московской консерватории Иван Великанов. Прежде он уже успешно сотрудничал с театром — дирижировал спектаклями на фестивале «Парад звезд в оперном», ездил с балетом на гастроли в Англию. В ближайшее время маэстро встанет за пульт опер «Богатыри» и «Риголетто» и балета «Лебединое озеро». А 24 декабря приглашает зрителей на концертную программу «Рождество старой Европы».

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

Фото: из архива Ивана Великанова 

 

1 /

Для вас есть разница, чем дирижировать — оперой, балетом, инструментальным произведением?

Совершенно никакой разницы. Мне в равной степени интересно заниматься как различной современной музыкой, так и выводить на качественно другой уровень классический мейнстрим. Хотя не могу сказать, что всеяден — не все авторы мне одинаково близки, у меня, разумеется, есть свои предпочтения. До недавнего времени было привычнее дирижировать оперой. Мой первый полноценный опыт в этом жанре — постановка «Волшебной флейты» в Якутии, после чего меня пригласили поработать ассистентом главного дирижёра в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. С балетом соприкасался реже, пока не съездил с красноярской труппой на гастроли в Англию, где дирижировал «Коппелией» и тремя балетами Петра Чайковского — «Лебединым озером», «Спящей красавицей» и «Щелкунчиком». Получил там очень полезный опыт. 
  
Вообще, не думаю, что музыкантов нужно как-то классифицировать. Не принципиально, где исполнять музыку — в театре или в филармонии, — это всё равно музыка. Я уже говорил, что для дирижера плохо ни на чем самому не играть. А известный маэстро Михаил Владимирович Юровский считает, что если дирижёр исполняет оперу, ему обязательно нужно брать уроки вокала.

А если балет — уроки танца?

Почему бы и нет? Евгений Мравинский брал уроки балета. Я занимался в консерватории ренессансными танцами на факультативе у Натальи Кайдановской. Правда, был не очень успешным танцовщиком. Всё время смотрел на свои ноги, чтобы не сбиться — никак не мог запомнить все движения. (Смеётся.)

Вам приходилось исполнять и авангардные сочинения. Как оцениваете опыт своего участия в спектакле «ГЭС-2 Опера» Всеволода Лисовского?

Я давно дружу с Митей Власиком, он играл у меня в ансамбле старинной музыки на ударных. «ГЭС-2 Опера» — первый театральный проект фонда V–A–C. Он композитор этого сочинения и пригласил туда весь наш ансамбль Alta Capella, мы импровизировали на старинных инструментах. Это был забавный перформанс на производственную тематику, более близкий по своей идее 20-м годам прошлого века, а не нашего. Хотя сейчас это модно, и эпохи действительно в чем-то перекликаются — мнимой свободой. Тема созвучна отчасти истории моей собственной семьи. Моя прабабушка была дочкой миллионера, увлеклась революцией и сбежала из дому, потом пошла учиться на рабфак, там с кем-то случайно заговорила по-французски, её разоблачили.


Фото: из личного архива Ивана Великанова

Но вообще меня в мои 34 года уже трудно удивить какими-то авангардными изысками. И дело даже не в возрасте. Когда я был маленький и жил во Франции со своими родителями, советскими эмигрантами, в начале 90-х в нашей семье поселился молодой человек из Москвы. Лёня Карев — композитор и органист, он приехал в Париж на стажировку за несколько месяцев до развала Советского Союза. И не стал возвращаться, в Московской консерватории его ещё успели заклеймить как перебежчика. Так вот, он очень активно стал заниматься со мной музыкой, мне было тогда пять лет. Я его обожал и тогда уже решил, что стану композитором, сразу начал сочинять музыку. А когда через два года, после развала СССР, моя семья вернулась в Россию, Лёня сам остался во Франции, а меня порекомендовал кругу своих московских друзей. Это Пётр Поспелов, Елена Черемных, Екатерина Бирюкова — ныне они видные музыкальные критики. Катя учила меня писать ноты, когда мне было 8 лет, Пётр исполнял мои опусы, написанные в 9-10 лет — я стал для них «сыном полка». И благодаря им ещё в детстве познакомился со всякими перформансами.

Что привело вашу семью во Францию и почему родители решили вернуться?

Я из семьи политических эмигрантов. В 1975 году они уехали в Израиль, потом перебрались во Францию. Но вы же слышали выражение «Не путайте туризм с эмиграцией»? В этом ответ. Ситуация с эмиграцией в нашей стране в разные годы сильно отличалась. В 1975-м у людей был билет в один конец — они уезжали навсегда, жильё отходило государству, ничего невозможно было вывезти с собой. В Израиле мои родители жили в Центре абсорбции, по сути, в общаге, где их очень скромно кормили и обучали ивриту, чтобы они научились понимать язык и могли существовать. Это не жизнь, а выживание, но они ни о чём не жалели — в Союзе у них не было перспектив. Мама семь раз подряд пыталась поступить в вуз, её не брали, пока не объяснили: «Девушка, у нас разнарядка — евреев и некомсомольцев не брать». Меня удивляет, что многие люди в России младше меня почему-то считают, что СССР был раем на земле.

Меня часто спрашивают, почему я, имея французское гражданство, не вернулся во Францию, как моя сестра (сейчас она живет в городе Мец). Но мы уехали, когда мне было семь лет, а ей — одиннадцать. Она билингв, ей даже сны снятся на разных языках. А я, хоть и неплохо говорю на французском, английском и итальянском, не могу сказать, что прекрасно знаю эти языки. Мой родной язык — русский, я на нём думаю, говорю, пишу и читаю. Когда пришло время учиться дальше, был погружен в музыку и сомневался только в одном: что предпочесть — фортепиано, композицию, дирижирование? И не представлял себе на тот момент ничего другого, не видел необходимости. Позже стал ездить за границу на мастер-классы по старинной музыке, потом на гастроли со своими коллективами. Но нужно понимать, что нас нигде никто не ждёт. Если у узбека, подметающего московские дворы, появится возможность вернуться домой и жить там лучше, чем прежде, неужели он этого не захочет? От хорошей жизни люди не уезжают. Мы знаем тех, у кого всё сложилось хорошо, но много ли их? Гораздо больше таких, кто не добился успеха. В России у меня есть поддержка широкого круга друзей, даже в Красноярске, где я пока ещё мало кого знаю, чувствую внимание к себе и заинтересованность. Буду работать там, куда приглашают.


Velikanov 1 by M.Logvinov 07.09.20

В чём вы видите сегодняшнюю роль дирижёра в театре?

Собственно, роль та же, что и всегда. Дирижёр — молодая профессия, как и режиссёр, их значение возрастало постепенно. Если говорить об оперном репертуаре на рубеже XIX-XX веков, знаменитому солисту режиссёр перечить не мог — он не посмел бы, например, заставить его петь вниз головой, как сейчас. Дирижёр, во многом подчиняющийся логике режиссёра — тоже производная нашего времени, хотя ещё недавно дирижёр лидировал в музыкальном театре. Особым статусом всегда обладал композитор, но главным в опере считался даже не он, а исполнители заглавных партий, что не всегда приводило к хорошему результату. Один из пиков этого безумия был в барочные времена. Известен случай, что однажды, когда певица в третий раз потребовала от Генделя переделать под неё арию, он выкинул её из окна. (Смеётся.).

Что вас самого привело в эту профессию и чем она вас вдохновляет?

Сначала я обучался на композиторском факультете, и в какой-то момент мой педагог указал на нехватку в моем творчестве мышечного ощущения музыки и звука. Это подтолкнуло меня к дирижированию. Знаете, многие дирижёры задают себе вопрос: а чем я вообще занят, для чего я нужен? Такая рефлексия — очень важная составляющая профессии. Если ты вышел за пульт, то должен выразить своё отношение к музыке. Хотя здесь важен баланс. С одной стороны, дирижёру необходимо проявлять свою волю — он отвечает за музыкальный продукт. Но если видишь, что допустил ошибку — нужно обладать одновременно смелостью и смирением, чтобы признать свою музыкальную неправоту и не настаивать на ней. Как говорил маэстро Владимир Понькин, главные заповеди дирижёра: «Первое — не мешай. Второе — если можешь, помоги».

Читайте также