04 апреля 2022
Лариса Вильясте: «Любое искусство — это не воспитатель»
Большой детский фестиваль – один из немногих в мире и единственный в стране, жюри которого состоит из детей и подростков. Это уникальная работа с аудиторией, для которой создаются постановки. Попадание в конкурс для театра — это вызов, для детей — разговоры наравне со взрослыми.
Говорим с директором Большого детского фестиваля и Московского Губернского театра Ларисой Вильясте о современных детях и подростках, и театрах, которые должны за ними успевать.
О детях-судьях
Первое впечатление всегда очень важно. В театрах — во взрослых, в детских или в молодёжных — есть репертуар для разного возраста. И театральные деятели знают, что обязательно должны быть спектакли, [должна ходить] эта публика, потому что они потом подрастут, придут или не придут. Отбирая участников для Большого детского фестиваля, мы видим огромное количество очень хороших, качественных спектаклей из совершенно разных уголков страны. От небольших городов до обеих столиц. В прошлом году победителем [с разницей] в один балл с Красноярским ТЮЗом, стал спектакль из небольшого города Нягань. Было очень серьёзное и жёсткое обсуждение детского жюри и впечатление [жюри] перевесило, в том числе, не столько яркая и насыщенная картинка, которую всегда делает художник Даниил Ахмедов, но что-то более трогательное, что они увидели в спектакле Няганьского ТЮЗа. [Вообще] качественных спектаклей и для детей, и для подростков очень много в стране.На фестивале работает детское жюри, которое точно также мы отбираем по конкурсу. Мы ставим некоторые условия, которыми должен обладать юный эксперт. Понятно, что он должен хотя бы этим интересоваться. Идеально, если он из этой среды, несмотря на свой шестилетний возраст, он понимает. Мы их тоже собеседуем. И эти двадцать человек поделены на две команды: [дети в возрасте] от 6 до 11 смотрят детскую, а подростки смотрят старшую программу. Они реально могут смотреть в день два или три проекта. Чем прекрасна эта идея, её придумал и внедрил художественный руководитель [Сергей Безруков], тем что оценивать [постановки] должны те, для кого мы — взрослые — работаем.
Они очень чётко и понятно разбирают и объясняют, почему именно этот спектакль или фильм [они выбрали], что им понравилось в сюжете, режиссуре, декорациях, они замечают музыкальное оформление. Они видят все и то, на что не обращают внимание взрослые. У нас как раз замылен глаз, а дети смотрят сердцем. Они ловят суть, и чаще всего, какая бы ни была сумасшедшая картинка, которой взрослые восхищаются, дети смотрят сюжет. Да картинка важна, но не всегда она является главной. Они душой выбирают, и это самое честное.
О волнующих темах
В начале пандемии мы обратили внимание на то, что было очень много пьес поставлено на темы потерь. Известное произведение, которое вся страна поставила — «Мой дедушка был вишней». [Тема потери] была всегда, каждый из родителей справлялся сам. Но здесь это вышло на сцену. В прошлом году появилась тема буллинга в школе. И мы видели, когда обсуждали с ребятишками, что их это цепляет и они очень активно это обсуждают. Какие-то тренды появляются подростки начинают интересоваться и обсуждать, театральное сообщество, насколько это возможно, моментально реагирует.
Об инклюзии и принятии
Раньше была история совершенно неправильная, когда стеснялись и прятали людей с особенностями. Естественно, они оказывался в коконе. И задача инклюзивных постановок — дать людям возможности не закрываться в своей «коробочке», узнать, что у них внутри. В прошлом году спектакли с полностью инклюзивной программой поставили в общую. Это неправильно, потому что это непрофессиональные артисты. Мы в этом году сделали отдельную номинацию, куда принимаем инклюзивные проекты. Зритель не приучен к этому — но это дело времени. Очень мало времени прошло для воспитания того, что это есть и это рядом. Ещё нет абсолютной культуры. В среде театральных критиков есть жёсткие разногласия в позиции нужно это или нет, что на сцене должны быть профессионалы, а вот это всё — это не нужно театральному сообществу и зрителю. Если говорить о высоком искусстве — это одна история, другая история — это донесения того, что, если у человека нет зрения, это не значит, что он не может гениально делать искусство. [У зрителей] ощущение, что ещё не готовы, не привыкли, не понимают, как это смотреть, как к этому относиться, как выражать эмоции, могут ли они что-то обсуждать.
О роли искусства
Первый ограничитель любого творческого человека — это его совесть, которая позволит или не позволит что-то сделать на публику. Режиссёр, проявляя себя, он же не просто так берёт тот или иной материал. Чтобы быть честным необязательно опускаться до каких-то вещей, из-за которых кажется, что только так тебя услышат. Можно найти слова и приёмы, когда тот самый подросток, который ну совершенно, кажется, что он об этом не думает, услышит и поймёт и что-то в его сердце останется. Или не останется. Вариантов всегда два. Можно сколько угодно заставлять человека читать книги, но их не будет читать или будет делать вид. Или прочтёт, но не поймёт сути и ничего не сможет взять. Любое искусство — это не воспитатель. Это дополнение к тому, что вкладывают те же самые родители. Воспитать фильмом или спектаклем нельзя, можно рассказать историю. Идеально, когда слышишь на выходе [со спектакля, когда] дети с родителями начинают обсуждать, и возникает вопрос: «А пойдём купим эту книжку?». Вот это уже элемент не воспитания, но образования.
Если есть возможность себя вспомнить в этом возрасте и от себя отталкиваться — это здорово. Сейчас очень много молодых режиссёров, которые очень хорошо себя помнят подростками. Но люди все разные. Одни переживают так, а другие по-другому.
О том, чего не должно быть в театре
Агрессии. Вот то, о чём выговорили раньше, какого-то посыла с нотациями из серии «суть той сказки такова…». Такие грубые разделения и подведения итогов, которые очень сомнительны. Даже совсем маленький человек должен думать и дойти сам.
Фото: Руслан Максимов/ Культура24