29 апреля 2022
Наталья Горячева: «Профессия актрисы дает мне внутреннюю свободу»
В спектакле «Самоубийца», премьера которого состоится 30 апреля, Наталья Горячева сыграет Маргариту Ивановну Пересветову. Пьеса Николая Эрдмана высмеивает нравы раннего советского общества, где жизнь человека никого не волнует, а его смерть вдруг становится ходовым товаром. Прошло уже почти сто лет — но ни сама комедия, ни характеры её персонажей нисколько не устарели.
Наталья, насколько современен характер твоей героини, встречаются ли такие сегодня?
Мне кажется, они и не исчезали никуда. Моя Маргарита Ивановна — директор ресторана, женщина яркая, хваткая, своего не упустит, любит жить на широкую ногу. Она и её любовник Александр Петрович Калабушкин — типичные дельцы, циничные деловые люди, жулики без чести и совести. Собственно, именно они и проворачивают всю аферу с наживой на самоубийстве главного героя пьесы Подсекальникова. Типажи, заложенные в пьесе Эрдмана, с одной стороны, комичны, а с другой — это язвы на теле общества, приспособляемые к любым условиям.
Пересветова — не первая твоя работа в пьесах Николая Эрдмана. Чем этот автор для тебя примечателен?
Я вообще люблю его драматургию. Во время работы в Красноярском музыкальном театре с удовольствием исполняла Аграфену Саввишну в «Женихах» на музыку Исаака Дунаевского, очень ценила этот спектакль Юрия Ивановича Гвоздикова и свою роль в нём. Поэтому возвращение к стилю Эрдмана для меня немного ностальгично, хотя это две кардинально разные работы. Олег Алексеевич Рыбкин в «Самоубийце» выстраивает спектакль скорее фарсовый, надбытовой, с использованием синтеза разных жанров — я лично не только играю в нём, но и пою. Получаю колоссальное наслаждение от репетиций — в этой драматургии чувствую себя, как рыба в воде. И уже по опыту знаю, что если внутри постановочного процесса мне так хорошо, обязательно буду скучать по нему, когда всё закончится. Очень благодарна театру за такой опыт — это настоящее везение.
Ты везучий человек? В чём вообще заключается актёрское везение?
В том, что никогда не знаешь, что ждёт тебя дальше — мне кажется, это самое главное и самое приятное для актера. Мне так комфортнее — лучше не загадывать, что я буду играть, открыта к любым предложениям. И жаловаться грех: в профессии мне везло, без ролей не сидела — ни в Красноярском музыкальном театре, где начинала и проработала 17 лет, ни в театре имени Пушкина, куда пришла в 2009 году. Так что, если меня спросить, мечтаю ли я о какой-нибудь героине, не смогу ответить на этот вопрос — у меня нет заветной роли.
Фото: Кристина Туркова
Так я и сыграла — в комедии «Мой зять украл машину дров», до сих пор с удовольствием выхожу в ней на сцену. А если и рада была бы попасть в какой-нибудь спектакль, где не занята, то это «Дядя Ваня» в постановке Анатолия Ледуховского. Какие там прекрасные работы у наших актёров! Но это, опять же, не мечта о роли, а радость, которую я получаю как зритель. Когда видишь на сцене что-то достойное, невольно хочется примерить это на себя.
Мой однокурсник Слава Ковалев (актёр Московского театра имени Вл. Маяковского. — Е.К.) подкинул мне однажды лекцию режиссёра Андрия Жолдака, где тот предлагает определение «квантовый актёр». Слава считает, что я именно такая актриса, и, пожалуй, я с ним соглашусь. Есть категория актёров, которым не нужно придумывать себе образ «Я в предлагаемых обстоятельствах». Когда такому актёру говорят: «Ты на Луне», — он сразу же оказывается в заданных параметрах, без всякой подготовки. Это и есть тот самый признак «квантовости», и у нас в театре не я одна такая. Если мне сказать: «Наташа, ты на Луне», — буду именно там, на Луне, строить жизнь своей героини. Но объяснить, как я это делаю, не смогу. Может, поэтому мне за всю мою профессиональную судьбу некогда было задумываться, что же я хочу сыграть, так как не представляю, о каких ролях вообще можно мечтать отдельно от режиссуры, вне концепции.
Один из важнейших факторов актёрского везения — встретить своего режиссёра. Думаю, не ошибусь, если скажу, что помимо Олега Рыбкина, главного режиссёра театра имени Пушкина, занимающего тебя в большинстве своих спектаклей, тебе вообще везло на встречи с достойными режиссёрами.
Да, конечно. Незадолго до ухода из Музыкального театра мне посчастливилось дважды поработать с Александром Марковичем Зыковым. Он словно клапан во мне открыл – я же прежде толком не представляла своих возможностей, а он мне подарил такой диапазон! Роль Голды в его мюзикле «Скрипач на крыше» в замечательном партнёрстве с Игорем Александровичем Безугловым в образе Тевье — больше, чем роль, это настоящая веха в судьбе, не сочти за высокопарность.
И моя баронесса Зильбернхорн в «Красотке кабаре» у Зыкова — нетипичный персонаж в этом спектакле по мотивам «Сильвы» Имре Кальмана, от классической оперетты там ничего не осталось. Получился совершенно неожиданный образ, с новыми мощными смыслами. В традиционном прочтении мать Эдвина в прошлом, как и его невеста Сильва, — артистка варьете. В нашей же трактовке Зыков обострил сюжет: аристократ выиграл жену в карты, и она согласилась на это замужество, чтобы получить для себя статус семейной женщины, а для своего вне брака зачатого сына — статус законнорожденного. Действие происходит в 30-е годы прошлого века, в тех условиях женщине трудно было выжить одной с ребенком, к тому же внебрачным. Но разве я могла предугадать такое развитие, получив назначение на роль? Без режиссёра это выстроить абсолютно невозможно! Поэтому мне так трудно понять актеров, мечтающих о каких-то ролях. Да, у меня есть интерес к определенной драматургии — люблю Чехова, Брехта, легко могу примерить на себя многих их персонажей. Но сама всерьёз об этом не задумываюсь. Зато с благодарностью принимаю разные творческие предложения. Последней такой ролью до «Самоубийцы» стала мадам Чиссик в спектакле Олега Рыбкина «Мы, герои» по пьесе Жана-Люка Лагарса. В ней особенно широко за много лет раскрылся мой диапазон — и комический, и трагический, и лирический, и драматический — именно внутри меня, не готова судить, что получается внешне, возможно, ещё и не всё созрело. Но это большая редкость, когда удается столько всего сочетать в одной роли.
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
В чём, на твой взгляд, трагедия этой женщины?
Она понимает место, определенное ей жизнью, но ничего не может изменить и пытается принять всё, как есть. Осознает свой масштаб актрисы и личности, но что с этим делать в тех условиях, куда её забросило стечением обстоятельств? Приходится находить компромиссы, но периодически возникают патовые ситуации. Мне кажется, вынужденная необходимость поиска компромиссов и принятия их в той или иной мере созвучна каждому из нас.
Можно ли провести здесь параллель с твоей собственной жизнью, когда тебя приглашали работать в Москву, но ты в итоге всё же предпочла Красноярск?
Нет, к счастью, в этом вопросе мне не пришлось разрываться и искать компромисс, у меня всё сложилось правильно. Галина Борисовна Волчек, с которой мы познакомились на гастролях её театра «Современник» в Красноярске, оказалась права: я не смогла бы разделиться между семьей и профессией. Поэтому когда уехать из Сибири было невозможно по семейным обстоятельствам, я это приняла и успокоилась. А сейчас уже совершенно не хочу никуда переезжать. Возможно, потому, что наблюдая за переменами в театральной жизни Москвы — за объединением театров, нервозной сменой их руководства, — понимаю, что не готова тратить на это свои душевные силы. А ещё я очень дорожу творческим союзом с Олегом Рыбкиным — это большая часть моей жизни, безусловно, счастливая. Здесь мне хорошо.
Олег Алексеевич обратил на тебя внимание ещё в Музыкальном театре и стал приглашать в свои спектакли. Что вас профессионально соединяет почти пятнадцать лет, в чём мостик взаимопонимания?
Трудно объяснить — это какое-то незримое партнерство. Мне комфортно с ним работать — чувствую себя соавтором, создающим что-то внутри его концепции, его идеи мне созвучны и понятны уже на стартовых читках. Он обладает концептуальным мышлением художника, что большая редкость. И его метод работы над спектаклем мне очень импонирует. Например, Олег Алексеевич давно знает, что я не люблю учить текст, у меня это просто не получается. Поэтому к премьере мой личный результат для меня самой сомнительный, всё сыро, но его это не смущает. В моем воображении моя героиня сразу складывается целиком, но нужно сыграть не один раз, чтобы проявились разные краски — требуется время, чтобы встроиться в его режиссерскую многомерную концепцию со всеми ее планами. Мне интересно это ощущение невыученности, оно мне очень нужно — я всегда волнуюсь перед выходом на сцену, и мое тело включается только так, никак иначе. А дальше за счёт волнения всё переходит в другое качество, и я начинаю получать удовольствие. Видимо, мне необходима такая свобода — она движет меня вперёд.
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Фото: Архив Красноярского драматического театра имени А.С. Пушкина
Что именно вызывает в тебе волнение, это как-то зависит от сложности роли?
Да ничуть! Например, посреди спектакля «Чик. Гудбай, Берлин!» у меня есть эпизодическая сцена, где я играю Женщину с огнетушителем. Сижу, жду своего выхода, совершенно расслаблена, могу заниматься чем угодно — в интернете зависать или смотреть на молодых партнёров из рубки оператора. Но когда наступает пора идти на сцену, и я беру огнетушитель — меня вдруг начинает колбасить. Хожу туда-сюда, зуб на зуб не попадает — вот такое состояние внутри, буквально минут за шесть до выхода. Сколько лет играем, а я ничего не могу изменить. Вот что это?
Это к вопросу о выучивании текста — он присваивается другими механизмами, и моё счастье, что Олег Алексеевич это понимает. Может пройти год или больше, когда вдруг приходит осознание, чего же он от меня хотел. Скажем, в финале спектакля «Алиса едет в Швейцарию» моя героиня Алиса, собираясь уйти из жизни посредством эвтаназии, говорит умерщвляющему её доктору Штруму, выделяя это интонационно: «Ма-ма». Она дает ему понять, что маму нельзя оставлять на свете, та не выживет без дочери. Я долго этого не понимала, поначалу у меня финальное слово звучало как трагическое прощание с самым близким человеком. А потом до меня дошло: нельзя допустить, чтобы мама покончила жизнь самоубийством, и Алиса даже не просит, а требует, чтобы доктор убил маму, взял за нее грех на душу. И тот кивает понимающе. Олег Алексеевич хотел этого результата, но я сама должна была к нему прийти. Он знал, что на начальном этапе что-либо объяснять бессмысленно: мне необходимо было пропустить эту историю через себя, прожить ее на сцене, переосмыслить — и только тогда мог логично родиться такой финал, никак иначе.
Какая для тебя самая значимая роль у Рыбкина?
В настоящий момент — однозначно мадам Чиссик. Причем первый её монолог у меня долго не получался — лишь со временем он стал рождаться, звучать ироничнее. Да и сам персонаж — он же не центральный, один из многих в пьесе Лагарса. Но сколько я с ним работаю, все время возникают разные акценты.
У меня, кстати, это не первая роль актрисы в биографии — у Олега Рыбкина я сыграла Памеллу Брент в «Пулях над Бродвеем», очень любила эту свою незадачливую «даму с собачкой». А ещё у меня есть собственный авторский моноспектакль «Жизнь актрисы — короткий анекдот», собранный из образов моих самых любимых героинь.
Анекдот действительно короткий?
Абсолютно. Анекдотичное ощущение времени, ты просто не успеваешь себя в нем осознать: вроде бы совсем недавно играла Аленушек, и вот уже пошли бабки, одна за другой. Правда, я сразу начинала с Бабы Яги. (Смеётся.)
Режиссёр Владимир Гурфинкель как-то пошутил, что время от времени изменяет своей верной жене-драме и ходит налево — то в оперу, то в оперетту. Тебя тянуло на сторону?
Ага, особенно в балет: сначала выходила в образе Мадам, распорядительницы ресторации, то есть борделя, а сейчас исполняю роль Диктатора в «Ленинградской симфонии» — ну разве это не анекдот, скажи? Как можно представить меня в балете? Нашлось же применение.
А если серьёзно, я никогда не теряла связи с музыкальным театром. Помимо балета, у меня несколько работ в антрепризе. Сейчас, когда стала приращивать внутренние связи в нашем с Георгием Дмитриевым спектакле «ВЫСОцКИЙ», начала, наконец, кайфовать — потому что расслабилась, освободилась от текстов, легко использую свои вокальные данные. Но вот опять же анекдот. Обычно я до последнего пользуюсь шпаргалками, и в «Героях» мне на репетициях девочки подавали пюпитр, на нём листочки с текстом. Олег Алексеевич смотрел на это молча. А потом однажды я махнула рукой, и все листочки чуть не разлетелись. Подумала тогда, что если такое вдруг случится на премьере, мне совсем каюк, и рискнула выйти без пюпитра, хотя и очень боялась. Но то же самое произошло на «ВЫСОцКОМ»! Двинула в эмоциях на репетиции рукой — Господи, как всё полетело, а я же ни строчки не знаю. На премьере хваталась за этот пюпитр, чуть со страху не умерла, не помню, как спектакль отыграла. Жалуюсь потом Жоре: «Зачем мне такая нервотрёпка, как потом на глазах у зрителей листочки собирать — это же цирк! Нет, лучше я всё же выучу текст». Он обрадовался: «Слава тебе, Господи, следующий спектакль поём наизусть, ты сама сказала!» И спектакль действительно задышал по-иному. Как и «Баллада о зове плоти» на немецком языке в «Героях» — это же несравнимо сейчас с тем, когда я пела с пюпитром. Но всё, опять же, потому, что не сразу успеваю присвоить слова — мне нужно время и внутренняя свобода, чтобы играть, играть, а дальше все само собой устаканится. Единственный спектакль, где мне необходимы именно листы с текстом — это «Ленинградская симфония». Я зачитываю там цитаты Гитлера, Муссолини, Молотова, де Голля, Черчилля, японского императора Хирохито — там всё перемешано. А в финале все эти обрывки языков не имеют значения. Главное — энергия, поднимающая огромные массы на то, чтобы слепо убивать друг друга. Мне хочется протранслировать, что война беспола по своей сути. Но если все эти цитаты выучить, получится, что я уже что-то изображаю, играю некую роль, а здесь это совершенно ни к чему.
Лет десять назад ты подумывала перейти в образование или, возможно, попробовать себя в менеджменте, но так и не ушла из театра. Что тебя держит в актёрской профессии?
Периодически у меня возникает ощущение бессмысленности, когда я не понимаю, зачем мне заниматься этим дальше. Пожалуй, это происходит, когда играю что-то уже знакомое, то есть невольно повторяюсь. Но чтобы совсем уйти из театра — нет, такой мысли давно не допускаю. Потому что только здесь я могу по-настоящему реализоваться, именно эта профессия дает мне внутреннюю свободу. Я от неё кайфую, жду репетиций, каждого выхода на сцену. Хотя и понимаю, что пришло время, когда профессия начинает убивать. Почему? Хочешь ты или нет, но за годы жизни мозг перевёл в рефлексы некоторые ощущения, включающие тебя в работу. Например, когда вечером стоит сложный интересный спектакль, ему подчинен весь день. Поневоле волнуешься, этот страх невозможно исключить — организм испытывает стресс, таковы издержки профессии. Но с возрастом я стала понимать, что нужно учиться полноценно жить вне театра. Да, у меня всегда была масса различных интересов, но я не воспринимала их наравне с театром. Теперь хочется немножко сместить приоритеты, научиться сохраняться и в какие-то моменты не думать о профессии.
И всё же именно в драме я всегда ощущала себя на своем месте, ни от одной роли не отказывалась. В драме у актёров возраст и фактура не столь важны, как, например, в мюзикле — всё зависит от концепции режиссёра. Если есть желание работать, то история под названием «Театр» растянется на всю жизнь.