05 октября 2015
ГОД ЛИТЕРАТУРЫ
Представлены произведения красноярского писателя Александра Щербакова. Его творчество тесно связано с родным Каратузским районом, где он родился и вырос, с любимой Сибирью.
Представляем произведения известного красноярского писателя Александра Илларионовича Щербакова. Его творчество тесно связано с родным Каратузским районом, где он родился и вырос, с любимой Сибирью.
"А он рубашку поправляет..."
Среди многочисленных воспоминаний о Василии Сурикове заметно выделяются те, которые оставил поэт Максимилиан Волошин. Кто их читал, помнит, что они написаны от лица самого "героя", то есть в форме монолога великого художника, притом с уважительным и бережным сохранением особенностей его речи.
А речь Василия Ивановича была весьма оригинальной: немногословной, почти "телеграфной", однако образной и колоритной. Хочется сказать, по-сибирски колоритной, как и сама тогдашняя сибирская действительность, во многом сформировавшая будущего исторического живописца мирового масштаба.
Ведь подумать только, Суриков, родившийся в середине XIX века, успел захватить времена публичных казней, бытовавших в нашем Красноярске. Он вспоминает, к примеру, как при большом стечении любопытствующих обывателей казнили некоего ссыльнокаторжного поляка Флерковского за то, что "он во время переклички ножом офицера пырнул".
"Мы, мальчишки,- подробно запомнил впечатлительный казачонок Вася,- за телегой бежали. Его далеко за город везли. Он бледный вышел. Всё кричал: "Делайте то же, что я сделал!" Рубашку поправил. Ему умирать, а он рубашку поправляет. У меня прямо земля под ногами поплыла, как залп дали"...
Так вот, когда я впервые читал эти воспоминания, у меня "земля под ногами поплыла" ещё прежде того, "как залп дали", а именно - на словах рассказчика: "Ему умирать, а он рубашку поправляет". Настолько это по-человечески горько, по-художнически наглядно и по-философски глубоко, многозначно подмечено и сказано Суриковым, что вот уже более полувека преследует меня эта фраза!
Всякий раз непроизвольно всплывает в памяти при мыслях о суете сует, в которой мы живём, забывая, что смертны и временны на сей земле. Приходит на ум в минуты озарения, когда вдруг осознаешь, что все мы то и дело, подобно тому несчастному ссыльному каторжанину, "рубашки поправляем".
Противоестественно, глупо и в самые, казалось бы, неподходящие моменты. Не в смысле - "охорашиваемся", а в смысле - совершаем бездумные поступки, творим абсолютно ненужные и пустые дела с таким видом, будто мы вечны и бесконечны в этом мире и все ничтожные по сути занятия, стремления и условности, принятые "здесь", должны иметь для нас какое-то значение.
Хотя, пожалуй, правы те, кто утверждает, что далеко не все думают и поступают так. Приходилось читать у философов, у глубоко мыслящих писателей (скажем, у Ивана Бунина), что людей вообще можно разделить на две категории. На тех, кто живёт, не думая о смерти, как трава, деревья или "братья наши меньшие" - зверьё, с чувством вечности своей (а таких большинство!), и на тех, кто словно бы рождён "под знаком смерти", кто постоянно помнит, думает о ней и ясно осознаёт свою неизбежную "конечность".
Известное латинское выражение "memento mori" (помни о смерти!) для них не просто крылатая фраза, а глубинное внутреннее ощущение. Оно им, разумеется, в немалой степени отравляет иные так называемые "радости жизни", но в то же время и спасает их от множества соблазнов, удерживает от дурных поступков, смиряет страсти и таким образом помогает оставаться людьми и даёт силы двигаться к единственно стоящей цели жизни - к спасению души, к "освобождению" от смерти.
О, если бы все люди рождались "под знаком смерти" и постоянно держали в уме эту древнюю заповедь! Они были бы совершенно другими, да и вся жизнь наша на этом свете была бы совершенно другой. Более справедливой и светлой, очищенной как от мелочных споров-раздоров между индивидами из-за какого-нибудь косого взгляда, неосторожного слова или "забытого" обещания, так и от тяжких общественных распрей, рождаемых массовыми пороками вроде сребролюбия, гордыни, эгоизма.
К месту будет напомнить, что выражение "memento mori", ставшее идиомой, пришло из Древнего Рима, где оно произносилось во время триумфального шествия полководцев, возвращавшихся с победой. При этом за спиною триумфатора ставили раба, который постоянно напоминал ему, что он, несмотря на нынешние торжества и почести, остаётся смертным человеком. Со всеми вытекающими, как говорится.
А позднее, в XVII веке, "напоминание" древних стало приветствием, которым при встрече обменивались монахи ордена траппистов, дабы не впадать в соблазны мира сего.
Хотя, понятное дело, в миру такое "пожелание" трудновыполнимо для большинства людей, и они продолжают "поправлять рубашки", остаются в плену самых нелепых обычаев и привычек. Наподобие подмеченной зорким глазом юного Сурикова: "Ему умирать, а он рубашку..." По крайней мере, мне это бросается в глаза постоянно.
Положим, выходя из дому, в очередной раз обнаруживаю полумрак в подъезде и невольно думаю: опять какой-то пакостник погасил светильники, вывернув лампочки. Не то из копеечной корысти, не то из мелкой мести кому-то, а скорее, просто из дурости и куража, дабы потешить свою тёмную душонку сотворённой гадостью людям. Ну разве стал бы он делать это, опускаться до подобной низости, если бы помнил о собственной смерти?
Иду далее через сквер (имени Сурикова, между прочим) и вижу стайку подростков, облепивших сдвинутые в круг скамейки. Они курят, грязно матерятся, что-то тянут из бутылок, запрокидывая почему-то (по моде?) лысые, точно облезлые, головы. Одеты минимально и словно в униформу: болтающиеся шорты до колен (похожие в наше время иронично именовали "семейными трусами"), майки до пупов, шлёпанцы. Явно красуются один перед другим. И уж, конечно, не задумываются о неизбежном жизненном финале.
Захожу в книжный магазин, расположенный неподалёку. С ближних полок бьют по глазам "лидеры продаж" в ядовито-ярких обложках: "Убийство по заказу", "Как соблазнить мужчину", "Секс в большой политике". Далее - примерно в том же духе.
Первая мысль: и ведь "крутые" авторы их не стыдятся выставлять имена свои над такими заголовками! Хотя наверняка осознают, что выпустили в свет не просто пошлые, но зловредные, даже разрушительные "изделия". Зачем, если эти авторы, как и все люди,- смертны? Поневоле снова вспомнишь умного отрока Васю: "Им помирать, а они..." Да и о читателях подобных книг подумаешь то же...
Или просто шагаю по городской улице, на которой всегда полно народу, в основном - молодого и, кажется, праздного. К этому заключению склоняют не столько сами эти прогулочные шатания среди бела дня, сколько обрывки разговоров, долетающие до моих ушей. Острее всего, конечно, режут слух те же пошлости и матерки, изобилующие в них, но не менее удручает и явное "мелкотемье". Похоже, сии "хомо сапиенсы" никогда не задумывались о "бренности земного бытия", не переживали своего "арзамасского ужаса" или хотя бы подобия его, очнувшись вдруг "от сна жизни"...
Да-да, казалось бы, мимолётное замечание зоркого Сурикова о неуместно поправляемой рубашке обречённым на смерть бедолагой, по-моему, вполне сопоставимо с пронзительным определением Львом Толстым того ужасного чувства, однажды пережитого им, которое перевернуло его душу и всю последующую жизнь.
Напомню, что Лев Николаевич в сентябре 1869 года (ему чуть за сорок, он в расцвете сил, богат, счастливо женат, окружён детьми, только что закончил "Войну и мир", стяжав широкую писательскую славу и выручив солидные деньги) надумал купить поместье в Пензенской губернии по выгодной цене и поехал туда со своим слугой Сергеем Арбузовым.
До Нижнего Новгорода они добрались поездом, а далее поколесили в повозке. Ехали весело, много шутили. Прибыв за полночь в Арзамас, решили переночевать в тамошней гостинице. Гостиничный служитель со "зловещим" родимым пятном на щеке отвёл Толстому квадратную комнатку с белыми стенами и тёмной дверью "цвета запёкшейся крови". Помещение показалось ему тесным, душным, неприятным, но он всё же заснул, устав с дороги.
Однако вскоре проснулся. Резко, внезапно. С острым чувством тоски и ужаса. "Беспричинный, животный, глубинный" страх, объявший его, усугублялся ощущением тесноты, темнотой вокруг и запахом погашенных свечей, вызывая мрачные ассоциации. Толстой упал на колени, стал горячо молиться, но ужас и тоска не отступали.
Чтоб освободиться, "убежать" от них, он растолкал слугу и велел (ночью!) закладывать лошадей. Позднее о пережитом написал так: "Да что это за глупость? - сказал я себе.- Чего я тоскую, чего боюсь?" - "Меня,- неслышно отвечал голос смерти.- Я тут". Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придёт, она вот она, а её не должно быть..."
В те минуты Толстому, по его словам, показались бессмысленными и ничтожными все его заботы - покупка имения, семья, писательство: "Зачем я сюда заехал? Куда везу себя?.. Ни пензенское, ни какое имение ничего не прибавит и не убавит мне..."
Как известно, того "выгодного" имения Лев Николаевич не купил и домой вернулся совершенно другим человеком. Он отказался от гонораров за свои новые произведения, от "роскоши" в быту, в одежде, "опростился", стал больше прежнего трудиться руками, "обслуживая сам себя" и помогая другим, открыл школу для крестьянских ребятишек...
Вот если бы наши нынешние "графья" - олигархи, чиновные и думные "дьяки", наши художники слова, кисти и сцены были способны внезапно проснуться однажды и пережить личный "арзамасский ужас"! Или хотя бы удивиться, как чуткий душою Вася Суриков: "Ему умирать, а он рубашку поправляет".
Разве стали бы они жадно присваивать общественные богатства, набивать карманы "зеленью" за счёт миллионов доверчивых собратьев, живущих впроголодь, принимать законы и устанавливать порядки, обирающие и унижающие трудовой народ, создавать книги, полотна, фильмы, спектакли, духовно оскопляющие его?
Но в том-то и дело, что в большинстве своём они, похоже, рождены под другим "знаком". Они искренне убеждены, что навсегда пришли на этот "шарик" и будут вечно пребывать на нём, теша свою утробу и холя обожаемую плоть...
Впрочем, многие из них, скорее, всё же догадываются о мирской "суете сует и томлении духа", но продолжают делать вид непосвящённых. Я даже когда-то написал об этом строки, которыми и закончу размышления на столь печальную тему:
Живёшь, испытывая страх,
Томясь тревогой в "зоне риска"...
Она придёт. Она уж близко.
Как говорится, при дверях.
Вам всё на свете трын-трава?
Но, гражданин, снимите маску!
Мне виден "ужас арзамасский"
Сквозь ваши жесты и слова.
Виден, как бы вы ни "поправляли рубашки", маскируя его. А на истинный путь спасения от "ужаса" указывает нам Господь, призывая брать свой крест и следовать за Ним. То есть искоренять грехи и пороки, начиная с гордыни и любостяжания.
***
Из новых стихотворений
Отблески огня
Уходят и приходят зори,
Полнеба пламенем обняв.
Стоит мальчишка на дозоре -
Хранитель Вечного огня.
Стоит он тихо, чтобы слышать
На много-много лет назад.
Мерцает пламя, чуть колышась,
В его распахнутых глазах.
Вот на тачанке мчится прадед...
Вот дед берёт врага в штыки...
А вот от стен Кремля, с парада,
В метель на бой идут полки...
Страна времён уже неблизких
Ему отчётливо видна.
В пирамидальном обелиске
Сияют отблески Огня.
Солдаты идут
Вижу я, как за сизыми далями,
Где теряется времени гуд,
Боевыми сверкая медалями,
С фронта наши солдаты идут.
По лесам, по холмам, по разложинам
Сквозь пространства идут напрямки
Победители, как и положено,
Держат курс на родные дымки.
Здесь их ждут с неизбывной тревогою:
Уже годы зашли за года,
А они той прямою дорогою
Всё идут... И придут ли когда?
Дух сибирский
С той поры, как Дубенский с ватагой
К Яру Красному в стругах пристал,
Вольный дух и казачья отвага
Метят жителей в наших местах.
Разве Суриков не был отважным?
Разве не был раздольным Словцов?
Да и ныне из нас почти каждый
Красноярец, в конце-то концов.
Наши деды Москву отстояли,
И мы тоже страну не сдадим.
Дух сибирский,
внесённый в скрижали,
Будет передан и молодым.
По секрету скажу вам, что внука
Я, пока не подкосит недуг,
Не устану учить тем наукам,
Чтоб хранил независимый дух.
* * *
Говорят: "Ты не думай о ней -
И Старухи с косой как бы нету"...
Но с годами внимать всё трудней
Утешительным этим советам.
А в слепые осенние дни,
В беспросветные зимние ночи
По-особому сердце саднит
И, тоскуя, душа слезоточит.
Дума о неизбежном конце,
Словно выпита чаша цикуты
Или взяли тебя на прицел,
Отдохнуть не даёт ни минуты.
Остаётся на время махнуть,
Наплевать на его скоротечность,
Пусть течёт... А насчёт отдохнуть -
Отдохнём, впереди у нас вечность.
Святые старухи
Среди нищеты и разрухи,
Дурниной заросших полей
Живут по деревням старухи,
Душою послушниц светлей.
Спокойные, ясные лица
Не ожесточились в трудах.
Таких не бывает в столицах
И прочих шальных городах.
А как их тяжёлые руки
Нежны, и теплы, и добры,
Доподлинно ведают внуки,
Льняные ребячьи вихры.
Телята, ягнята и гуси,
Наверно бы, тоже могли
Поведать о том, как бабуси
Их чутко пасли. И спасли.
Да что там телячий с гусиным
И всех братьев меньших роды -
Те бабушки нашу Россию
Спасали не раз от беды!
И ныне на них уповаю.
Восстанет страна, как трава,
Основа её корневая
Ещё, слава Богу, жива.
Я верую в эту основу
И мысли заветной держусь,
Что будет по вещему слову -
"Спасётся платочками Русь".
Источник: Красноярский рабочий. 2015. 17 сентября.
"А он рубашку поправляет..."
Среди многочисленных воспоминаний о Василии Сурикове заметно выделяются те, которые оставил поэт Максимилиан Волошин. Кто их читал, помнит, что они написаны от лица самого "героя", то есть в форме монолога великого художника, притом с уважительным и бережным сохранением особенностей его речи.
А речь Василия Ивановича была весьма оригинальной: немногословной, почти "телеграфной", однако образной и колоритной. Хочется сказать, по-сибирски колоритной, как и сама тогдашняя сибирская действительность, во многом сформировавшая будущего исторического живописца мирового масштаба.
Ведь подумать только, Суриков, родившийся в середине XIX века, успел захватить времена публичных казней, бытовавших в нашем Красноярске. Он вспоминает, к примеру, как при большом стечении любопытствующих обывателей казнили некоего ссыльнокаторжного поляка Флерковского за то, что "он во время переклички ножом офицера пырнул".
"Мы, мальчишки,- подробно запомнил впечатлительный казачонок Вася,- за телегой бежали. Его далеко за город везли. Он бледный вышел. Всё кричал: "Делайте то же, что я сделал!" Рубашку поправил. Ему умирать, а он рубашку поправляет. У меня прямо земля под ногами поплыла, как залп дали"...
Так вот, когда я впервые читал эти воспоминания, у меня "земля под ногами поплыла" ещё прежде того, "как залп дали", а именно - на словах рассказчика: "Ему умирать, а он рубашку поправляет". Настолько это по-человечески горько, по-художнически наглядно и по-философски глубоко, многозначно подмечено и сказано Суриковым, что вот уже более полувека преследует меня эта фраза!
Всякий раз непроизвольно всплывает в памяти при мыслях о суете сует, в которой мы живём, забывая, что смертны и временны на сей земле. Приходит на ум в минуты озарения, когда вдруг осознаешь, что все мы то и дело, подобно тому несчастному ссыльному каторжанину, "рубашки поправляем".
Противоестественно, глупо и в самые, казалось бы, неподходящие моменты. Не в смысле - "охорашиваемся", а в смысле - совершаем бездумные поступки, творим абсолютно ненужные и пустые дела с таким видом, будто мы вечны и бесконечны в этом мире и все ничтожные по сути занятия, стремления и условности, принятые "здесь", должны иметь для нас какое-то значение.
Хотя, пожалуй, правы те, кто утверждает, что далеко не все думают и поступают так. Приходилось читать у философов, у глубоко мыслящих писателей (скажем, у Ивана Бунина), что людей вообще можно разделить на две категории. На тех, кто живёт, не думая о смерти, как трава, деревья или "братья наши меньшие" - зверьё, с чувством вечности своей (а таких большинство!), и на тех, кто словно бы рождён "под знаком смерти", кто постоянно помнит, думает о ней и ясно осознаёт свою неизбежную "конечность".
Известное латинское выражение "memento mori" (помни о смерти!) для них не просто крылатая фраза, а глубинное внутреннее ощущение. Оно им, разумеется, в немалой степени отравляет иные так называемые "радости жизни", но в то же время и спасает их от множества соблазнов, удерживает от дурных поступков, смиряет страсти и таким образом помогает оставаться людьми и даёт силы двигаться к единственно стоящей цели жизни - к спасению души, к "освобождению" от смерти.
О, если бы все люди рождались "под знаком смерти" и постоянно держали в уме эту древнюю заповедь! Они были бы совершенно другими, да и вся жизнь наша на этом свете была бы совершенно другой. Более справедливой и светлой, очищенной как от мелочных споров-раздоров между индивидами из-за какого-нибудь косого взгляда, неосторожного слова или "забытого" обещания, так и от тяжких общественных распрей, рождаемых массовыми пороками вроде сребролюбия, гордыни, эгоизма.
К месту будет напомнить, что выражение "memento mori", ставшее идиомой, пришло из Древнего Рима, где оно произносилось во время триумфального шествия полководцев, возвращавшихся с победой. При этом за спиною триумфатора ставили раба, который постоянно напоминал ему, что он, несмотря на нынешние торжества и почести, остаётся смертным человеком. Со всеми вытекающими, как говорится.
А позднее, в XVII веке, "напоминание" древних стало приветствием, которым при встрече обменивались монахи ордена траппистов, дабы не впадать в соблазны мира сего.
Хотя, понятное дело, в миру такое "пожелание" трудновыполнимо для большинства людей, и они продолжают "поправлять рубашки", остаются в плену самых нелепых обычаев и привычек. Наподобие подмеченной зорким глазом юного Сурикова: "Ему умирать, а он рубашку..." По крайней мере, мне это бросается в глаза постоянно.
Положим, выходя из дому, в очередной раз обнаруживаю полумрак в подъезде и невольно думаю: опять какой-то пакостник погасил светильники, вывернув лампочки. Не то из копеечной корысти, не то из мелкой мести кому-то, а скорее, просто из дурости и куража, дабы потешить свою тёмную душонку сотворённой гадостью людям. Ну разве стал бы он делать это, опускаться до подобной низости, если бы помнил о собственной смерти?
Иду далее через сквер (имени Сурикова, между прочим) и вижу стайку подростков, облепивших сдвинутые в круг скамейки. Они курят, грязно матерятся, что-то тянут из бутылок, запрокидывая почему-то (по моде?) лысые, точно облезлые, головы. Одеты минимально и словно в униформу: болтающиеся шорты до колен (похожие в наше время иронично именовали "семейными трусами"), майки до пупов, шлёпанцы. Явно красуются один перед другим. И уж, конечно, не задумываются о неизбежном жизненном финале.
Захожу в книжный магазин, расположенный неподалёку. С ближних полок бьют по глазам "лидеры продаж" в ядовито-ярких обложках: "Убийство по заказу", "Как соблазнить мужчину", "Секс в большой политике". Далее - примерно в том же духе.
Первая мысль: и ведь "крутые" авторы их не стыдятся выставлять имена свои над такими заголовками! Хотя наверняка осознают, что выпустили в свет не просто пошлые, но зловредные, даже разрушительные "изделия". Зачем, если эти авторы, как и все люди,- смертны? Поневоле снова вспомнишь умного отрока Васю: "Им помирать, а они..." Да и о читателях подобных книг подумаешь то же...
Или просто шагаю по городской улице, на которой всегда полно народу, в основном - молодого и, кажется, праздного. К этому заключению склоняют не столько сами эти прогулочные шатания среди бела дня, сколько обрывки разговоров, долетающие до моих ушей. Острее всего, конечно, режут слух те же пошлости и матерки, изобилующие в них, но не менее удручает и явное "мелкотемье". Похоже, сии "хомо сапиенсы" никогда не задумывались о "бренности земного бытия", не переживали своего "арзамасского ужаса" или хотя бы подобия его, очнувшись вдруг "от сна жизни"...
Да-да, казалось бы, мимолётное замечание зоркого Сурикова о неуместно поправляемой рубашке обречённым на смерть бедолагой, по-моему, вполне сопоставимо с пронзительным определением Львом Толстым того ужасного чувства, однажды пережитого им, которое перевернуло его душу и всю последующую жизнь.
Напомню, что Лев Николаевич в сентябре 1869 года (ему чуть за сорок, он в расцвете сил, богат, счастливо женат, окружён детьми, только что закончил "Войну и мир", стяжав широкую писательскую славу и выручив солидные деньги) надумал купить поместье в Пензенской губернии по выгодной цене и поехал туда со своим слугой Сергеем Арбузовым.
До Нижнего Новгорода они добрались поездом, а далее поколесили в повозке. Ехали весело, много шутили. Прибыв за полночь в Арзамас, решили переночевать в тамошней гостинице. Гостиничный служитель со "зловещим" родимым пятном на щеке отвёл Толстому квадратную комнатку с белыми стенами и тёмной дверью "цвета запёкшейся крови". Помещение показалось ему тесным, душным, неприятным, но он всё же заснул, устав с дороги.
Однако вскоре проснулся. Резко, внезапно. С острым чувством тоски и ужаса. "Беспричинный, животный, глубинный" страх, объявший его, усугублялся ощущением тесноты, темнотой вокруг и запахом погашенных свечей, вызывая мрачные ассоциации. Толстой упал на колени, стал горячо молиться, но ужас и тоска не отступали.
Чтоб освободиться, "убежать" от них, он растолкал слугу и велел (ночью!) закладывать лошадей. Позднее о пережитом написал так: "Да что это за глупость? - сказал я себе.- Чего я тоскую, чего боюсь?" - "Меня,- неслышно отвечал голос смерти.- Я тут". Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придёт, она вот она, а её не должно быть..."
В те минуты Толстому, по его словам, показались бессмысленными и ничтожными все его заботы - покупка имения, семья, писательство: "Зачем я сюда заехал? Куда везу себя?.. Ни пензенское, ни какое имение ничего не прибавит и не убавит мне..."
Как известно, того "выгодного" имения Лев Николаевич не купил и домой вернулся совершенно другим человеком. Он отказался от гонораров за свои новые произведения, от "роскоши" в быту, в одежде, "опростился", стал больше прежнего трудиться руками, "обслуживая сам себя" и помогая другим, открыл школу для крестьянских ребятишек...
Вот если бы наши нынешние "графья" - олигархи, чиновные и думные "дьяки", наши художники слова, кисти и сцены были способны внезапно проснуться однажды и пережить личный "арзамасский ужас"! Или хотя бы удивиться, как чуткий душою Вася Суриков: "Ему умирать, а он рубашку поправляет".
Разве стали бы они жадно присваивать общественные богатства, набивать карманы "зеленью" за счёт миллионов доверчивых собратьев, живущих впроголодь, принимать законы и устанавливать порядки, обирающие и унижающие трудовой народ, создавать книги, полотна, фильмы, спектакли, духовно оскопляющие его?
Но в том-то и дело, что в большинстве своём они, похоже, рождены под другим "знаком". Они искренне убеждены, что навсегда пришли на этот "шарик" и будут вечно пребывать на нём, теша свою утробу и холя обожаемую плоть...
Впрочем, многие из них, скорее, всё же догадываются о мирской "суете сует и томлении духа", но продолжают делать вид непосвящённых. Я даже когда-то написал об этом строки, которыми и закончу размышления на столь печальную тему:
Живёшь, испытывая страх,
Томясь тревогой в "зоне риска"...
Она придёт. Она уж близко.
Как говорится, при дверях.
Вам всё на свете трын-трава?
Но, гражданин, снимите маску!
Мне виден "ужас арзамасский"
Сквозь ваши жесты и слова.
Виден, как бы вы ни "поправляли рубашки", маскируя его. А на истинный путь спасения от "ужаса" указывает нам Господь, призывая брать свой крест и следовать за Ним. То есть искоренять грехи и пороки, начиная с гордыни и любостяжания.
***
Из новых стихотворений
Отблески огня
Уходят и приходят зори,
Полнеба пламенем обняв.
Стоит мальчишка на дозоре -
Хранитель Вечного огня.
Стоит он тихо, чтобы слышать
На много-много лет назад.
Мерцает пламя, чуть колышась,
В его распахнутых глазах.
Вот на тачанке мчится прадед...
Вот дед берёт врага в штыки...
А вот от стен Кремля, с парада,
В метель на бой идут полки...
Страна времён уже неблизких
Ему отчётливо видна.
В пирамидальном обелиске
Сияют отблески Огня.
Солдаты идут
Вижу я, как за сизыми далями,
Где теряется времени гуд,
Боевыми сверкая медалями,
С фронта наши солдаты идут.
По лесам, по холмам, по разложинам
Сквозь пространства идут напрямки
Победители, как и положено,
Держат курс на родные дымки.
Здесь их ждут с неизбывной тревогою:
Уже годы зашли за года,
А они той прямою дорогою
Всё идут... И придут ли когда?
Дух сибирский
С той поры, как Дубенский с ватагой
К Яру Красному в стругах пристал,
Вольный дух и казачья отвага
Метят жителей в наших местах.
Разве Суриков не был отважным?
Разве не был раздольным Словцов?
Да и ныне из нас почти каждый
Красноярец, в конце-то концов.
Наши деды Москву отстояли,
И мы тоже страну не сдадим.
Дух сибирский,
внесённый в скрижали,
Будет передан и молодым.
По секрету скажу вам, что внука
Я, пока не подкосит недуг,
Не устану учить тем наукам,
Чтоб хранил независимый дух.
* * *
Говорят: "Ты не думай о ней -
И Старухи с косой как бы нету"...
Но с годами внимать всё трудней
Утешительным этим советам.
А в слепые осенние дни,
В беспросветные зимние ночи
По-особому сердце саднит
И, тоскуя, душа слезоточит.
Дума о неизбежном конце,
Словно выпита чаша цикуты
Или взяли тебя на прицел,
Отдохнуть не даёт ни минуты.
Остаётся на время махнуть,
Наплевать на его скоротечность,
Пусть течёт... А насчёт отдохнуть -
Отдохнём, впереди у нас вечность.
Святые старухи
Среди нищеты и разрухи,
Дурниной заросших полей
Живут по деревням старухи,
Душою послушниц светлей.
Спокойные, ясные лица
Не ожесточились в трудах.
Таких не бывает в столицах
И прочих шальных городах.
А как их тяжёлые руки
Нежны, и теплы, и добры,
Доподлинно ведают внуки,
Льняные ребячьи вихры.
Телята, ягнята и гуси,
Наверно бы, тоже могли
Поведать о том, как бабуси
Их чутко пасли. И спасли.
Да что там телячий с гусиным
И всех братьев меньших роды -
Те бабушки нашу Россию
Спасали не раз от беды!
И ныне на них уповаю.
Восстанет страна, как трава,
Основа её корневая
Ещё, слава Богу, жива.
Я верую в эту основу
И мысли заветной держусь,
Что будет по вещему слову -
"Спасётся платочками Русь".
Источник: Красноярский рабочий. 2015. 17 сентября.