Сергей Мезенов: «Дружите!»

Одна из наших любимых рубрик Makers of Siberia — это альбомы месяца. Это всегда выборка из большого количества релизов? Или музыкантов не так много?

Как пойдёт. Иногда это всё, что я нашёл, иногда нет. Составляя [список музыкантов для публикации] в течение какого-то периода, я собираю такой лонглист. Материал выходит в конце месяца, и вот, когда приходит время с ним работать, я сажусь и отслушиваю. У меня очень простой тест. Если что-то отзывается, я не буду это выбрасывать. Если я слушаю и понимаю, что у меня никакой реакции нет, я тогда такой альбом не оставляю просто.

Может в подборку попасть группа или музыкант, даже если в сердце не ёкнуло? Скажем, вот вышел альбом в какой-то неизвестной деревне, в нём всё такое сырое, но уже то, что там нашлись люди и инструменты — это билет в чат.

Бывает, что желание как-то поддержать музыку, которая появляется в местах, где мало что есть, побеждает. В конце концов, если ты слушаешь музыку и слышишь, что в ней что-то хромает, ты можешь так о ней и написать. Совершенно необязательно все условные десять альбомов хвалить. В некоторых случаях я их могу отобрать, потому что у них в паблике пятнадцать тысяч подписчиков, и я такой: «Хм, думаю, нам очень нужно о них написать».

Чтобы репостнули.

Ну, я утрирую немного, но это тоже полезно. С другой стороны, я горжусь, когда удается найти паблики с минимальным количеством подписчиков. Я даже веду подсчет. В этом месяце была рецензия на альбом, а в паблике у музыканта пятнадцать подписчиков. Я вот надеюсь, что после нас у него будет больше [поклонников]. Я вроде хорошо про него написал. Это томский электронный музыкант.

Наверное, есть желание какой-то поддержки всего того, что я нахожу. Оно у меня больше, чем желание серьёзно критически с этими всеми людьми разобраться. В смысле, понимаю, что это всё держится, в первую очередь, на энтузиазме. И мне кажется, что это классно, и очень с этим осторожно работать нужно, чтобы этот энтузиазм не придавить. Был такой новосибирский проект, он называется «Хаунд», у него — это один человек — вышли две или три записи по восемь что ли песен, совершенно прекрасные. И я с ним связывался для того, чтобы сделать материал, а мне товарищ написал, что бросает это дело и вообще работает программистом, сам дома всё делал, а среды, где мог это показывать, в своем городе не видит. А песни классные. И у меня вот всегда, когда что-то такое происходит, прям ах! Хочется всегда что-то противопоставлять этому отсутствию среды, невозможности выразить себя. [Сказать музыкантам] что есть как минимум какие-то придурки, которые про них напишут. Иногда это очень приятно, когда напишешь про кого-нибудь, у кого в паблике двадцать три человека, а они такие: «Аааа, ребята, про нас написали».

Наши красноярские электронщики тоже жалуются, что им не хватает среды, в которой бы их любили.

Это такая очень большая многоступенчатая проблема. Есть такая штука — пирамида Маслоу (ред. пирамида потребностей), и мы живём в стране, не только в регионе, где у нас с самыми базовыми уровнями потребностей бывают довольно серьёзные проблемы. Эта система выстроена так, что, когда у людей проблема с базовыми уровнями, им вообще далеко [неинтересна культура и всё, что с ней происходит]. А культура, тем более современная, молодая и независимая, которая растёт не из понятных вещей, а из чего-то другого, с чем надо разбираться самому — это вещи не пятой или седьмой, а сорок седьмой необходимости.

Точно так же как нужен какой-то суперглубокий энтузиазм, чтобы этим заниматься, чтобы этим увлекаться, человеку тоже нужен отдельный интерес, характер. Это большая проблема везде. Это большая проблема и в Петербурге, и в Москве, просто там происходит поправка на масштаб. Если группа играет в Москве, где пятнадцать миллионов человек, то придут послушать двести. А потом мы делим на город, где живут двести тысяч человек, и к ним придут двести, поделенные на тридцать. Я недавно разговаривал с группой «Жертвоприношения», у них играют два барабанщика. Это классно, когда есть два барабанщика, но у большинства площадок нет двух барабанных установок. И теперь им нужно возить с собой ещё барабаны. Это я к тому, что артисту нужно самому многое делать для того, чтобы у него что-то получилось, для того, чтобы сыграть концерт.

Тернистый пусть к стоящим вещам. Музыка — одна из таких вещей.

Но получается, что этот путь не все могут пройти. Просто кто-то смотрит на это, как вот тот молодой человек из Новосибирска, и думает: а что я получу? Вот на меня придут двадцать человек и что дальше? К сожалению, вполне закономерный вопрос. Только суперупёртые и целеустремлённые люди, которых просто ломает, если они не делают [музыку], вот их что-то ещё тащит. Что тут делать, я не знаю. Мне кажется, надо разговаривать, дружить, объединяться. Вот, ребята, есть мы, а есть вы, давайте мы поставим нашу барабанную установку ещё вам.

А музыкальное сообщество готово оказывать такую поддержку друг другу? Готово к коллаборации?

Ой, это тоже такая сложная фигня, и это свойственно сибирским городам, что какие-то маленькие сообщества довольно сильно разобщены. Я задумывался об этом, ещё когда жил в Красноярске: сталкивался с тем, что вот есть люди, которые играют вот такую музыку, а вот люди, которые играют другую музыку. Я смотрю на них и думаю: вот классная музыка, и вот классная музыка. А они так друг про друга не думают, и им неинтересно делать что-то вместе. А мне казалось, что это логично. Вы же все одинаковые лягушки в сметане, и если вы вместе будете своими лапками взбивать, то больше шансов, что всё получится. Мне всё время хочется взять одних хороших людей, вторых и третьих, собрать их в кучу и сказать: «Дружите»!

В столицах тоже, конечно, это есть, но там у кого-то получается это преодолевать. Мои отдалённо знакомые ребята открыли в Питере свой клуб, который называется «Ласточка», он сейчас стал таким центром альтернативно тяжелой музыки. И я смотрю на их концерты и понимаю, что у них довольно широкий жанровый диапазон. У них играют и лютый экстремальный метал, и панк, с рэпом гитарным какие-то вещи происходят. Это разные субкультуры с разными взглядами на жизнь, они, может, и не сильно контактируют друг с другом, но они выступают на одной площадке. И теоретически они могут между собой пересекаться и вступать в какие-то взаимодействия. И я вижу, что группы, которые знакомятся на мероприятиях, начинают потом свои концерты устраивать, совместные. Играют три группы, каждая играет что-то своё, но при этом у них есть какие-то идеологические общности. В этом есть логика — люди приходят на одну группу, а услышат ещё две другие, которые не слушают, и им это заходит, возможно.

Мне кажется, что это всё положительные вещи, и я надеюсь, что это распространится на другие творческие и не творческие вещи.

Тогда кем вы себя видите в таком мире? Зачем нужен критик там, где всё организовано и поддерживается горизонтально?

Это хороший вопрос. Сейчас об этом много говорят, в том числе сами музыкальные критики. За прошедший год было написано много манифестов о том, что происходит с культурной журналистикой, и что делать, когда музыкальная журналистика никому не нужна. Она никому не нужна почему — потому что взаимоотношения человека с музыкой очень упростились. Музыка есть вся, грубо говоря, в телефоне. Если ты в чем-то заинтересован, ты почти все можешь найти в течение пяти минут. В этом «почти» самое интересное, где остаётся что-то покопать и выяснить. Когда тебе надо было пойти в магазин с дисками и выбрать из многообразия три, тебе нужны были указания. Твой выбор — это твои деньги, это то, что с тобой останется, на полке будет стоять. Сейчас ты сам тыкнул, послушал две секунды — фигня, тыкнул другое — нормально, отметил, добавил. Тебе не нужны рекомендации. С другой стороны, всё равно какая-то рекомендательная функция [критика], ведущая в сторону менее известного, нужна. Ты же не будешь сидеть и тыкать пятнадцать треков подряд; так будут делать люди, которые «маньячат» и хотят разобраться.

Если говорить обо мне и работе с сибирской музыкой, моя функция скорее фиксирующая. Моя задача — это показать, что есть поле, оно большое и насыщенное. И показать это в том числе самим участникам этого поля, чтобы они увидели друг друга. Мне очень нравится эта роль. Получается, что мы немножко сами создаем сибирскую рамку, которой в общем-то не существует. В художественной сфере с этим проще, творчество сибирских художников более представлено в каком-то таком плюс-минус широком контексте.

Ну может это связано с тем, что художественных институций, музеев, грубо говоря, зданий для выставок, их больше, чем студий звукозаписи и концертных площадок не в столицах без проблем с оборудованием.

В Красноярске я начал ходить на концерты с середины 90-х. В конце 90-х в Красноярске проходили фестивали, когда четыре дня подряд шли концерты, на которых выступали по 10-15 коллективов. То есть, коллективы были. Но кто из них записал альбом, который можно послушать? Здесь была среда, было творчество, но возможностей было мало. Были хорошие группы даже из Зеленогорска, но они ушли. Их помнит тот, кто был на их концерте, потому что не осталось никакого другого продукта. С какой-то презентацией себя, помимо живого выступления, всегда было хуже. Конечно, сейчас можно записывать дома — как это будет звучать уже другой вопрос, но представить свою музыку ты можешь, выложив в интернет. В этом плане проще. Но проблемы продвижения и презентации остались. Я сейчас пытаюсь пихать сибирских музыкантов на лейблы в Москве и Питере, у которых есть аудитория. А они: «Ну зачем нам это. Мы же сами выложим».

В этой рамке сибирской музыки вы можете сказать, что конкретный город сейчас отвечает за конкретный жанр?

Особо, мне кажется, нет чётких привязок к тому, что вот есть в этом городе несколько групп, которые культивируют общую штуку. Я не вижу, чтобы это было явление коллективное с общей идеологией. Всё распадается на какие-то слои. Но, возможно, я не прав… (думает). На самом деле сообщества есть, и они, как правило, консолидируются вокруг каких-то мест, площадок. В Иркутске, например, есть панк-гараж «Глотка», где происходит околопанковское движение, но они очень широко подходят к этому понятию. У них нет общего звука, чтобы сказать: «Здесь ребята играют вот так». Они играют как попало, все в разные стороны, они трактуют панк как свободу и тотальное пренебрежение всеми правилами. И в Омске есть сцена такого нойз-панковского направления. Очень шумная, злая и отчаянная музыка. И сейчас вот омскую группу «Шумные и угрожающие выходки» начинает выносить на какой-то всероссийский уровень, про них начинают писать и хвалить. Они просто стояли в центре этой движухи, и это такой чистый DIY, абсолютно без денег, с дешевым пивом шумная панк история.

Красноярск?

Здесь есть довольно сильное сообщество, связанное с тяжелым металлом. Вот сейчас есть площадка — бар «Металлобаза». Есть электронное сообщество, в смысле, много каких-то творческих объединений, которые копают свою жанровую делянку. 

Я знаю, что в марте 2020 года должны были открыться сразу три новые музыкальные площадки, как раз сделанные участниками таких сообществ электронных музыкантов, но мы знаем, что вместо этого произошло.

Вы заметили, что из-за возможностей презентовать себя в интернете, из-за пандемии и самоизоляции у музыкантов было время и желание выпускать новую музыку? Её стало больше в этот период?

Что совершенно точно сработало хорошим катализатором — что площадка Bandcamp с начала пандемии ввела практику, когда один день каждого месяца продажи от всей музыки, которая приобретается через них, идут напрямую музыкантам, в стопроцентном размере. Я обратил внимание, что люди специально стали готовить свои релизы, попадающие в этот день. Кстати, вспомнил ещё про жанровые привязки к городам — в Красноярске в 2019 и в 2020 году было довольно сильное сообщество, связанное с фестивалем «Дрожь». Это тоже панк, всё такое шумное и грязное, но концепция была замечательная: музыка на горе, ночевали в палатке. Просто большая часть организаторов уехала из Красноярска. И это происходит постоянно. Это такая моя боль, потому что мы пишем про людей, а потом они: «А мы переехали в Петербург». А, блин, вычеркиваю. Если мы пишем, что группа из Томска, то она должна быть в Томске. Хотя я сам так же сделал.

Ой. Хорошо, что вы это сказали сами, а то я думала, как на это указать.

Я понимаю, насколько уязвима моя позиция. Вот хорошие были ребята здесь, а теперь они не здесь. И немного всё обеднело в этом городе, где и так было не богато.

Но это же хорошая практика, что человек ищет новый инвентарь для создания своей музыки. Плохо, что не остаётся замены.

Это получается немного разная логика развития, то, о чём вы говорите — это логика развития артиста. Я музыкант и двигаюсь к тому, чтобы моя музыка была представлена в лучшем виде, и, если я не могу сделать это здесь, я поеду в другое место, где это проще сделать. Я, с одной стороны, радуюсь за людей, что у них будет больше возможностей, больше площадок, с ними может что-то позитивное произойти. Я все время возвращаюсь к группе «Жертвоприношения» — это ребята, которые приехали в Петербург из Сибири, и у них происходит достаточно интенсивное развитие. Сейчас на сцене с ними саксофонист «АукцЫона» Николай Рубанов, и вообще их десять человек стало. В некоторых случаях это работает. А иногда ты переезжаешь в Петербург и идёшь работать в книжный и платишь все деньги за съёмную квартиру.

Кто должен поддерживать тех, кто остается?

Сложно говорить, потому что это опять вопросы, связанные с искусством, которое не является базовой потребностью человека. Нам, заинтересованным, возможно, кажется, что является, но в широком смысле скорее нет. Поэтому всё время ведутся разговоры о том, как должно существовать искусство — должно ли оно продаваться, нужно ли поддерживать такое искусство на деньги государства или какие-то другие. Я в этом плане вспоминаю про опыт Швеции — там есть система поддержки государства, которая действует примерно как поддержка безработных. Ты можешь зарегистрироваться как музыкант, и государство будет тебе выплачивать деньги для того, чтобы ты поддерживал свое существование и занимался развитием творчества. И это приносит результаты. Шведские музыканты часто появляются на мировых сценах, там есть основополагающие коллективы, которые стали родоначальниками жанров. С другой стороны, есть замечательная американская группа Neurosis. Существуют очень давно, они супер уважаемые музыканты, известные на мировом уровне, на их альбомы пишут очень хорошие рецензии, но при этом их вокалист всю жизнь работает учителем в школе. При всём том статусе, что они имеют на международной арене, его деятельности в рамках группы недостаточно, чтобы заниматься исключительно ей. Мне кажется, что такой опыт как в Швеции — классная идея.

У них есть процедура, где человек должен защитить свой статус музыканта?

Я не знаю. Но я видел, что многие коллективы существуют так — есть четыре человека, и вот у них группа, а потом они расходятся, и у каждого есть ещё четыре группы. А потом они вообще все перемешиваются. Мне кажется, что это связано с тем, что они включают [в список поддержки] группы. В Европе много таких проектов поддержки. Государство на своем уровне вполне осознанно ведёт политику продвижения своего продукта за рубежом. Но в случае российских музыкантов можно было бы начать с организации концертов внутри своей страны.

Я только начинаю заползать в область современной сибирской академической музыки и с удивлением понимаю, что она есть! Живая, с людьми. Они что-то исполняют. Я узнал, что в Красноярске готовят к выпуску диск молодых академических композиторов. Огромное количество вещей находятся в изоляции. Когда ты разговариваешь с человеком в институте искусств, он говорит, что надо эту культуру поддерживать; когда разговариваешь с человеком в союзе писателей, он говорит, что надо другую. Или есть, допустим, городская инициатива «Арт-берег» — казалось бы, вот она сцена, но некоторые музыканты скажут: «Нафиг нам это надо». И вот это разнообразие не хочет складываться в единую картинку. И даже сами участники этих сообществ не хотят её видеть. То, ради чего нужно всё это делать, показать всем: у нас дофига всего есть, и мы все вместе. И это тоже может сработать в плане демонстрации диапазона. На самом деле это огромная сила и огромный культурный потенциал. Но всякие стереотипы лишние мешают проникновению сфер друг в друга.

Фото: Руслан Максимов/Культура24