Артём Терёхин: «В театре главнее тот, кто смотрит»

Вы выступили в этом спектакле не только в качестве режиссёра, но и как драматург. Как создавался текст, и почему решили выбрать жанр детектива?

Существуют жанры, которые, на мой взгляд, в театре не раскрыты. Как правило, если театр берётся за детектив, то это становится психологической драмой. Главный эталон русского детектива — «Преступление и наказание». Мы сразу знаем, кто убил, каким предметом, далее — переживания главного героя. А так, чтобы это был фабульный детектив, который ты смотришь как сериал или кино — такого я не встречал. И здесь у меня сработала «мальчишеская формула»: если этого нет, нужно это сделать самому. Мне бы самому хотелось посмотреть такой спектакль!

Далее мы начали работать с Катей Августеняк. Она разработала персонажей, локации и структуру. Но когда мы начали писать текст, поняли, что Катя знает актёров только с моих слов, а когда пишешь текст под артистов, такого быть не должно. Поэтому я написал полностью инсценировку: все линии, в том числе, кто убийца.

У нас очень классно шли репетиции, ребята приходили на них как на сериал и узнавали сюжет дозированно. Актёрам самим было интересно, чем это всё закончится. Последнюю сцену я дописал за четыре дня до премьеры, поэтому для труппы тоже сохранялась интрига. И это здорово, ведь в процессе мы не теряли детское удивление, энергию и азарт – загадка держала всех в тонусе. 



Пока я был кризисным менеджером, мне важно было понять зрителя и вывести некий баланс между тем, что хочет видеть зритель, и о чем хочет говорить театр. Здесь нужно было сработать на многих уровнях: чтобы и опытный зритель что-то подчеркнул для себя, и зрители, которые приходят в театр впервые. Мне было важно сделать спектакль, который бы показал нечастому зрителю Ачинского театра, что театр — это не страшно. Театр — это не что-то «умное», к чему нужно готовиться. В нём может быть просто комфортно. Поэтому детектив в данном случае, как и фантастика – это два таких жанра, которые служат мостиками для восприятия зрителя, который не избалован насмотренностью сложных постановок.

Через этот спектакль я попытался сублимировать всю проделанную работу: от спектакля «Путаница» до «Летел и таял». И почему мне было важно самому написать текст: я хорошо знаю ребят и мог дать каждому возможность раскрыться там, где они сами не ожидали.

В спектакле есть немного от иммерсивности, когда зрителю в антракте предлагают угадать, кто убийца. Эта часть спектакля останется?

Хотелось бы, но есть проблема — риск спойлера. Ачинск ведь город небольшой. Когда мы поймем, что слишком много правильных ответов, то, скорее всего, эта часть отпадет. Но в этой иммерсивности есть важный момент. Вообще моя главная философия: в театре главнее не тот, кто играет, а тот, кто смотрит.

И эта возможность даже предугадать сюжет или другое участие зрителя, на мой взгляд, просто необходима. Это вовлечение — способ как-то конкурировать с другими видами искусства. Театр должен включать в себя не только различение, он должен включать в себя на каком-то более тонком уровне соучастие. Потому что сегодня мы живём в пространстве и времени, когда из-за колоссального количества информации притупляется эмпатия. Мне кажется, театр как будто бы может её (эмпатию) тренировать и держать в каком-то тонусе. И мне бы хотелось работать с этим. Это то немногое, что внутри меня оправдывает мою профессию.


В постановке несколько локаций и интересно обыграна сценография. Какие задачи ставили художнику и как пришли к этой идее? И удалось ли её воплотить?

Когда стало ясно, что будет много локаций, я сказал: «Круто, давайте делать кино». Это интересно и мне, и актёрам, а ещё — это тест-драйв театра. Поверьте мне, это была очень непростая задача. Художник Екатерина Угленко, с которой я давно работаю, рассчитала всем места, размер кадра и продумала полностью, как это будет выглядеть.



Это был определённый вызов для театра. Когда происходил монтаж... это что-то невероятное! Я наблюдал за камерами. Были задействованы все службы, на сцене буквально оживал муравейник, все занимались своим делом. Я бы даже отдельно на это билеты продавал, потому что наблюдать за такой вовлеченной работой было просто потрясающе.

Такой приём с проекторами всё чаще встречается в краевых театрах, но только вы решили ответить зрителю на вопрос «Это запись или они играют?», почему?

Если представить, что театр — это диалог, то на режиссёре лежит ответственность донести мысль до зрителя. Если я понимаю, что этого не происходит, то с моей стороны было бы правильно изменить риторику, степень напора и угол зрения. Непонимание в театре не должно вызвать агрессию или недоверие. Поэтому я в принципе всегда старался выстраивать доверительные отношения со зрителем.

Мне понравились отзывы о спектакле «Летел и таял». Зрители честно сказали, что ничего не поняли, но при этом отмечали, что постановка сильно завораживает. То есть внимание зрителя никуда не уходит, ему интересно наблюдать. Понимание придет. И это часть функции театра — немного опережать зрителя.

В спектакле «Углерод» у меня возникло ощущение, что мы со зрителем за все мое время работы в Ачинском театре о чём-то договорились. И мне хотелось немного посвятить их в процесс создания спектакля. Показать, что мы не записали часть спектакля и просто нажимаем на кнопку. Нет. Мы честно все два часа играем на сцене. Плюс, этот ход попал в жанр детектива. Мы как бы раскрываем последнюю интригу спектакля.

Пожалуй, вы смогли доказать, что спектакли можно ставить удалённо. Поделитесь мануалом, как это сделать? С какими сложностями столкнулись и как их преодолели.

Из очевидных сложностей — ты не чувствуешь живой энергии, у тебя нет возможности быть внутри ситуации, а ведь театр, в первую очередь, это чистая энергетика. Я себе представлял это так, будто ты приходишь на репетиции с очень низким давлением. Когда ты немножко невменяемый, но собираешься и остатками своего сознания цепляешься за картинку и диалоги.

Я хорошо знаю артистов и площадку, поэтому прекрасно могу всё визуализировать. Это требует полного погружения в каждого из артистов. И как бы это эзотерически сейчас ни прозвучало, я должен был чувствовать актёров изнутри. Я должен был сам примерять все роли и простраивать путь персонажа. И если актёр врёт, а это видно одинаково и на экране, и в жизни, то я должен был изменить путь и достучаться.

При удалённом режиссировании ты лишаешься возможности экспериментов. Давайте попробуем так, а потом так — схема больше не работает. Ты сам просчитываешь между репетициями все возможные варианты и в лучшем случае предлагаешь четыре, из которых появляется один единственный. Когда ты результативен, когда ты конкретен, тут уже не особо важно, онлайн ты или офлайн.


И немного об Ачинском драматическом в целом. Расскажите об опыте работы в краевом театре: что хотели привнести, какие можно подвести итоги вашей работы.

Мне было важно, чтобы у актёров исчезло ощущение того, что текст — это что-то непоколебимое. То есть когда мы работаем, предположим, с классическим текстом, мы не подвергаем его сомнению и в итоге занимаемся обслуживанием текста. Моя задача была донести, что текст — это импульс. И нужно его не обслуживать, а впитывать в себя так, чтобы донести мысль, о которой мы договоримся с актёрами.



В спектакле «Углерод» мы пошли дальше. У нас была возможность сделать свой продукт с нуля. Не потому что хороших пьес мало, их очень много. Но именно с точки зрения процесса это было важно. Я постоянно ругал актеров: «Почему вы играете так серьёзно, как будто это написал Чехов? Это написал Терёхин! Это написал человек, который сомневался. Ведь я не драматург».

Я снимал с них пафос ответственности за текст, нивелировал этот вес. И мне кажется, это сработало. Я надеюсь, что в дальнейшем актёры для себя этот опыт переймут и продолжат работать с текстом в виде диалога, а не бесконечного принятия.

Артисты подросли однозначно. И это даже не совсем моя заслуга. Мир тоже изменился. За эти три года помолодел коллектив, появились новые горящие актёры. У труппы однозначно начал формироваться вкус. Ребята из чистых исполнителей стали превращаться в художников, и это мне безумно нравится.

Мне кажется, что самое главное, что произошло — мир для ачинских актеров стал немного шире. Они перестали ощущать себя в пузыре, вакууме. И почувствовали, что они являются частью большого процесса, что они готовы делать серьезные «зубастые» вещи и не только на территории малых городов, но и российского театра.

Мне бы очень хотелось, чтобы это все росло вверх и развивалось. Потому что я очень прикипел к ребятам, у меня случился с ними семейный коннект, и я за них ужасно переживаю. Я бы очень хотел, чтобы у них все получилось.

Фото: Ачинский драматический театр