Михаил Бенюмов: «Кто-то мечтает о далёких планетах, а мы погружаемся в миры, созданные композиторами»

О музыке, исследующей миры, наставничестве и будущем говорим с маэстро.

Каждый раз, открывая афишу оркестра в настоящем или прошлом, я сталкиваюсь с невероятным количеством премьер или музыки, или места. Как вам удаётся сохранять это желание экспериментировать и искать?

Вы говорите обо мне, но на самом деле камерный оркестр — не я один. Это много персонажей. Наша администрация, которая ищет новые формы и площадки, Лариса Владимировна Маркосьян, которая всегда фонтанирует идеями. Камерный оркестр — очень многогранный инструмент, и для него исторически родственна музыка барокко, классика XIX и XX веков. С другой стороны, у оркестра возможности, которые далеко превосходят этот исторический репертуар. В прошлом столетии, например, стихия вальса была вытеснена стихией танго. Как вальс покорил вторую половину 19 века, так и танго вслед за вальсом постепенно завоевало мир. У истоков всегда стояли гении. Танго из музыки припортовых кабаре благодаря гению Пьяццоллы, музыкантов его квинтета явило миру совершенно новый пульс, новое мироощущение, если хотите новую философию жизни.

Когда я познакомился с музыкой Пьяццоллы, то первой реакцией было отторжение. Мне казалось, что это такие полуджазовые поделки. Но по мере того как я сам погружался в эту музыку, я был «инфицирован» ею — сейчас же эпоха пандемий — вплоть до того, что мы с Ларисой Владимировной изучали танго и сами танцевали. В отличии от меня, она очень хорошо танцует. Постепенно я начал понимать Пьяццоллу совершенно иначе. Я понял, что он музыкант, который не только не отрицает академическую культуру, а который вобрал в себя настолько, что поднял танго на уровень большой сцены. Мы говорим о расширении сознания. И если ты способен впускать в себя другое мироощущение — яркое, зажигательное — ты видишь мир сквозь призму танго совершенно иначе. Музыка барокко  — это тоже расширение сознания.

 
Если я приду, например, в какой-нибудь Английский клуб, то не пойму, о чём там говорят. Я не знаю языка. Тоже самое в музыке — если вы не имеете должной подготовки, не владеете языком музыки, вам трудно понять, о чём мы играем. Хотя здесь могут быть возражения, что музыка — она для всех, универсальный язык. И всё равно необходимы некоторый опыт, определенный уровень подготовки. Музыка Прокофьева к «Ромео и Джульетте» сегодня любима и признана во всём мире. Но для времени, когда композитор представил партитуру, это была очень смелая музыка. Как вообще возможно протанцевать одну из лучших драм Шекспира?! Сегодня же балет «Ромео и Джульетта» — один из самых популярных балетов двадцатого столетия. Но в тридцатые годы не все были готовы к его восприятию, у него был непростой путь на сцену.

Я приехал в Красноярск в 1978 году и присутствовал, когда на сцене было больше народу, чем в зале. И это продолжалось достаточно долго. Слушательская аудитория не то что отсутствовала, она была недопустима мала, это были особые люди, что ли. Сейчас абсолютно другая ситуация. Несмотря на огромное количество концертов, билеты, порой, купить очень трудно. К этому мы пришли постепенно, на это ушли годы, чтобы публика доросла до такого уровня, когда классическая музыка стала потребностью, частью внутреннего мира. И этот мир требует, чтобы его подпитывали новыми впечатлениями. Мы часто играем в своих концертах премьеры, произведения, ранее никогда не звучавшие в Красноярске. Кто-то мечтает о далёких планетах, а мы погружаемся в миры, созданные композиторами. И каждый раз поражаемся: почему это не звучало, почему забыто? А ведь то, что мы сыграли — это лишь пять-шесть процентов музыки для камерного оркестра, которая существует.

Какой эксперимент вы бы не разрешили оркестру?

Музыка для меня всегда делится на хорошую и плохую, интересную и малоинтересную, талантливую и не очень. Даже в творчестве одного композитора можно найти произведения, которые относятся к его духовным достижениям и которых, он возможно бы, стыдился. Даже Бетховен сжигал некоторые свои произведения. Считать это просто проявлением болезни — я не знаю. Он просто считал, что какие-то произведения не достойны его дарования. Он к себе критически относился, критически относился к своим учителям. Ведь он учился у величайшего Гайдна и ушёл от него к Антонио Сальери, увидев, что Гайдн недостаточно тщательно проверяет его работы по гармонии. Он где-то нашёл какие-то параллельные квинты, которые не заметил Гайдн. Есть величайшие художники, которые сами себе судьи и не позволят, чтобы из-под их пера выходили не вполне полноценные поделки. А есть другие композиторы, у которых есть очень хорошие сочинения и не очень хорошие сочинения. Есть и плохие композиторы, но им, как правило, свои сочинения нравятся.

 
Кажется, что это про ответственность перед классикой и музыкой, доказавшей бессмертие, эксперимент подразумевает возможность ошибаться.

Понимаете, мы живем в мире где много вариаций на сказку «Голый король». То здесь, то там ты видишь голых королей. И тогда ты говоришь: это эксперимент, новое направление, и как бы шьёшь из такого материала, который увидит только «умный».

Три поколения скрипки — что это за путь и как изменились ученики, как эти поколения отличаются друг от друга?

Я ведь тоже принадлежу к одному из поколений скрипачей. И я предан памяти о своих педагогах и великих музыкантах — Михаил Абрамович Гарлицкий, Михаил Семёнович Блок, Михаил Израилевич Фихтенгольц, Ростислав Давидович Дубинский. А их учителями были Лев Цейтлин, Пётр Столярский, Абрам Ямпольский — тот, у кого учился Леонид Коган. А мой учитель первый по Киеву учился у Давида Берьте. Созвездие мастеров. Их корни уходят к самому Леопольду Ауэру. Что такое школа — великая русская школа? Она не привязана территориально к России, она как бы осеменила собой весь мир. И так же как в языке и в культуре — это носители языка, носители скрипичной школы. Для меня большая честь быть представителем русской скрипичной школы. Судьба сложилась так, что в 30 лет я приехал в Красноярск и занимался тем, что умею делать и что люблю: играл на скрипке и учил учеников. Теперь мои ученики, которые тоже учили своих учеников, — получается, третье поколение от меня.

В чём цель педагога? В том, чтобы стать ненужным своим ученикам, — говорил Генрих Нейгауз. На выходе должен быть мастер, коллега, а не ученик, который нуждается постоянно в твоих подсказках и советах. Он должен быть самостоятельным художником. Я старался, уча кого-то, вырастить себе коллегу. Отсюда и появление Красноярского камерного оркестра.

Мои ученики, надеюсь, делают то же самое. Многие из них занимаются педагогикой и очень интересно, что и оркестровой педагогикой, и практикой тоже. Максим Качалов — мой выпускник по классу скрипки, является дирижёром Иркутского оркестра. Леонид Жуковский — не только дирижёр Красноярского камерного оркестра, но и художественный руководитель Сибирского юношеского оркестра. Марина Гаджиева — наш концертмейстер прекрасно работает с оркестром детской музыкальной школы №1, Евгения Царёва создала великолепный камерный оркестр на кафедре струнных инструментов, и играет с ними и, вероятно, тоже готовит себе коллег. Есть у скрипичной школы бесспорные достижения, в их числе 6 золотых медалей на Дельфийских играх. Для периферийного вуза это не мало. Но дело не только в этом, как раз не это показательно. А показателен уровень музицирования в Красноярске, который находится на большой высоте, о чем говорят наши зарубежные партнеры по фестивалю «Азия — Сибирь — Европа», московские солисты. Я горжусь тем, что в числе наших солистов были как Виктор Третьяков и Элисо Вирсаладзе, квартет имени Ойстраха. Один из основателей квартета — Фёдор Белугин — учился у меня в лицее №12.

 
Много учеников, которые внесли вклад в решение огромной кадровой проблемы, которая есть в Красноярском крае. К сожалению, чисто организационно здесь не всё так хорошо. Начиная с цифр набора в вузе, которые буквально подрезают наши усилия, и заканчивая нерешённой проблемой создания в Красноярске специальной музыкальной школы десятилетки. За последние годы открылись школы в Кемерове, в Перми. Но не в Красноярске. Приезжими кадрами, увы, проблему не закрыть. Должны быть какие-то административно-политические решения в данном вопросе. Просто так школу не создать, а без её создания и развития кафедры струнных инструментов, мы не сможем закрыть огромную кадровую потребность оркестровых коллективов края. Сейчас не можем взять даже очень способных абитуриентов, которые к нам приезжают на вступительные экзамены, потому что у нас нет достаточного количества мест.

Какова роль государства в культуре, на ваш взгляд? Цензора, наставника?

Власть должна думать о будущем, понимать роль классической музыки в формировании будущих поколений. Кто будет жить, работать, управлять Россией? И думать о тех людях, которые сейчас живут и нуждаются в духовной пище. Думать, рассчитывая не столько на искусственный интеллект, сколько на собственный. Иначе мы можем оказаться во власти искусственного идиотизма.

Если бы не судьба музыканта, то чем бы вы увлеклись?

Я увлекался наукой. Биологией, физикой, психологией, методологией, музыковедением. Многих вещей не понимал, так что пришлось написать диссертацию, чтобы стало кое-что понятнее.

А что хочется сыграть из того, что ещё не звучало?

Я всегда разрывался между карьерой скрипача, исследователя, методиста, дирижёрской карьерой и педагогической деятельностью. Но хочется сыграть десять сонат Бетховена со своей женой. Мы сыграли только все сонаты Брамса, Прокофьева, многие произведения Моцарта, Баха, французских композиторов… А вот десять сонат Бетховена пока не удалось. Но ещё, надеюсь, попробуем.